Хотелось спросить, что они едят сами, но побоялся испортить себе аппетит, что они только едят:
– Вкусный Суп, – а:
– Какать совсем не умеют-т.
Что-то в них было, действительно, не то, хотя невооруженным предварительным знанием взглядом – непонятно, что они на самом деле имеют в виду.
– Покатай меня, – сказала она после обеда. И я решил, что, несмотря на ее ободранный вид, что-то имеет, но где?
– За душой, или между нами?
И, оказалось, действительно, увезла меня на паровозе куда Макар не гонял даже свои каравеллы с мороженой уже треской. Точнее, вряд, скорее:
– Соленой.
– Зачем так далеко ты увезла меня? – сначала спросил, а потом и наградил комплиментом.
– Не думай, мне не стыдно, мил херц, и перед другими показаться, какая я есть, но оценить реально, по достоинству, можешь только ты.
И не только подумал, но даже вынужден был сказать:
– Может не надо сегодня?
– Неизвестно, будет ли другой раз. – И подбодрила: – Ну, чего ты, раздевайся!
– Так и знал, что не вынесу ее принуждения, ибо прямых аргументов для отказа – никаких, и, как вот недавно просмотрел кино:
– Можно и отвернуться, чтобы не смотреть, что у нее там, ибо:
– Что-то же должно быть! – Не утону, чай, она, дура, скорей всего, ребенка хочет.
Вон у Гэби девять детей, а на уме только война. И до такой степени, что она уже кончилась, а уже опять не терпится – нет, не начать новую, а придумали же!
– Начать еще новей?
– Это ты спросила?
– Ты не запрещал вопросов.
– Хорошо, держи ответ: продолжить старую.
– Которая кончилась?
– Ну, естественно.
– Отлично придумано – это именно то, что уже не будет позорно.
– Не только не позорно, но и главное, никого не огорчит, – сказал я и предложил искупаться.
– Ты думаешь, я не могу так раздеться? Или ты боишься комаров?
– Да.
– Вода еще холодная.
– Так, я думаю, она здесь никогда не бывает теплой. И более того, теперь я понял, что именно этого беспредметного разговора я и боялся, когда сюда ехал, ибо:
– И бежать поздно, и ничего не делать нельзя.
– Всё раздевайся, я больше так не могу!
– Как так?
– Мы проехали сюда не меньше двух кубометров дров, назад возвращаться уже настолько глупо, что не смогу ничего понять еще месяц – не меньше. Тебя вообще, кто назначил поварихой? Манов?
– Я дочь министра легкой промышленности, отца ликвидировали, меня сослали сюда.
Чтобы убедиться в подлинности ее слов, переспросил:
– Легонькой?
Она утвердительно помотала головой, не в силах сдержать слез, что – как я решил:
– Не танково-станковой.
Я сел на пенек, не в силах понять, что происходит.
И оказалось, что ей стыдно:
– После стольких лет безмолвия, ни дать мне, ни взять себе в намного километров вокруг безлюдной тайге.
– Мир в нас, – сказал я со вздохом.
– У меня нет, – ответила она с таким тяжелым вздохом, что я поверил: трахнуть всё-таки можно, но как, она пока так и не сказала.
Меня нельзя трахнуть, потому что я стесняюсь быть с тобой в этих грязных тряпках.
– А сама?
– Я-то уже привыкла. – И добавила: – Отвези меня в Берлин в модный магазин.
