– Москау брать-ь.
Вот этот четвертый – пока не опознанный – хотел сказать:
– Зачем ее брать? – но решил не продолжать дальше, чтобы не сглазить:
– Она и так наша.
А то выходило наоборот, что уже – мы с ними – местами:
– Поменялись! – от ужаса, что это не сон, так как просыпаться не надо.
– Даже завтра утром, – сказала она. – А:
– Кто? – и оказалось, что у туалета, куда неохотно отпустила меня рестораторша, уже тусовалась:
– Прости, меня уже здесь так перетусовали, что я – не каждый же раз вспоминать одного и тоже – хотел бы звать тебя Аляской.
– К-как?
– Какого цвета? Изволь, скажу: дабл.
– Двухцветная дороже.
– Валюта у нас будет, на нее купим Чеки прямо у дверей твоей 200-й секции ГУМа.
– Это еще когда будет, ты что!
– Надо расписать все вещи заранее.
– Хотя в уме?
– Есс.
Решили, что она будет говорить – я:
– Помнить. – Жаль, надо было наоборот.
– Я тоже могу забыть.
– Что? – спросила она. – Как меня зовут? Запомни только два слова, как пароль: Авиньонская Девица.
– Так мы с тобой трахались! Я не умею запоминать неправду.
– Прости, но если я не помню, как пряталась от тебя на высоком дереве, – значит ничего не вышло.
– Вот почему они такие красивые! – воскликнул я, поняв, что нахожусь уже где-то рядом с ее правдой: добрые снаружи, а внутри сразу ужасаются, что всё было хорошо, но:
– Забывается слишком уж быстро, хоть пристегивай того:
– Кто раньше с нею был, – прямо к ноге, как пистолет 38 калибра.
Тяжелый, но и память, зато остается на всю жизнь.
– Ты где пока будешь, здесь? – спросил я мою гумовскую фигурантку.
– Что мне здесь делать, выдавать под протокол и подпись цветную туалетную бумагу так, как немцы, но на разные расцветки очень падки, в отличие от американских Фордов, которые только говорили похоже:
– Выбирайте любой цвет моей тачки на всех четырех колесах за:
– 360 долларов, – но помните, что он всегда черный!
– И всё только потому, что эта краска сохнет быстрее? – спросил голос из темноты, который, кажется, был еще и с ушами, и такими большими, что кроме Стука тут, в нише женского туалета, никто не мог додуматься.
Хотелось объяснить – этому товарищу Четвертому, который появлялся, как обязательная Тень Отца Гамлета, то тут, то там, что я не могу быть Хи – если, имеется в виду, меня туда мылят – а готовился только на:
– Кальтен-Бруннера.
– Не получится, скорее всего, – сказал он.
– Почему?
– Расстреливать умеешь?
– Не пробовал. Натюрлих придется?
– Вы имеете в виду, прямо так или во сне? Учтите, что это труднее.
– Согласен, согласен, – заторопился я, – но с другой стороны и врать я не умею.
– Долго?
– Вот ду ю сей? – Нет, нет, я конечно, могу, но только в главной роли.
– Я и предлагаю тебе: Хи!
– Вот ду ю сей, – простите, простите, немного заговорился, – и добавил:
– Я хочу сам сочинять свою историю.
– Изволь-те, – берите мою Посылку, и делайте, что хотите.
– Вот за это спасибо, – хотел грохнуть всеми бубнами, – друг, – но пропустил мимо ушей.
– Пей-гуляй, выбери, хоть прямо по мультфильму, себе телку, графиню, певицу, даже:
– Можно циркачку? – прервал я его шутку.
– Вы имеете в виду, кого, ту, что:
– В небо, ой, уйду, – тоже смог закончить я за него, чтобы уж полностью и окончательно пройти его экзамен, – ноу, сенкью, – закончил, что сам выберу, авось, и Марлен Дитрих, может и эту, как ее:
– Сару Леандер? – спросил он, и пояснил: – Я с ней.
И я решил, что он – Гэби. А как же Гэби? Он может начать совсем сейчас неуместную борьбу за власть.
