Попробовал выйти – не получилось. Скорее всего, именно потому, что пока не зачислен в штат.
Я постучал, чтобы попросить создать условия:
– И тогда у меня получится.
Подошла красивая охранница, которая диктовала свои условия еще Дольфу Лундгрену, когда он попал на соседний остров свободы Куба. И люди там, действительно, надеялись начать жить по-новому, но не чинно и благородно, как бывает в кино, а:
– Выходить на свой – тогда уже бывший остров – только по нужде.
– Фильм Человек-Амфибия произвел тогда на их лидера такое сильное впечатление, что сразу – практически через полчаса после его здесь премьеры – полезли без масок в море, и:
– Практически не утонули. – Что значит, утонули, да, но и оставались живыми, практически на самом деле.
Но некоторые пере-надеялись на подарок Ника Сера Фиду картины Пабло Пикассо Авиньонские Девицы, и когда достаивались до своего номера в этой бесконечной очереди за новым счастьем:
– Переставали понимать, как можно не утонуть, зайдя в океан:
– Безо Всего, – знак вопроса уже не требовался.
И, что:
– Характерно, как тогда говорили в кино, не портились, когда складывались в штабеля в музее восковых фигур, их напоминая своей полной безжизненностью, но:
– Почти абсолютно не портились, как мумии, – но:
– В отличии от последних, не портились с течением времени вместе со внутренностями.
Так что было принято решение:
– Считать их живыми.
– Сколько? – изумился даже многоумный, почти как Одиссей, Фид.
– Пока не залают руины капитализма, – было сакральное резюме.
Только один вопрос волновал сердца оставшихся обычными хомо сапиенсов:
– А мы, как дальше?
– Что дальше?
– Что значит, дальше, или хотите оживить мир беспределом своей глупости? – спросил один агент Лэнгли, работавший здесь под фамилией и именем:
– Элен Ромеч, – которая ни во что здесь особо не вмешивалась, так как имела прямое задание привязать к себе мистера Кенне, когда инкогнито посетит сей забытый уголок вселенной.
Узнать, оживают ли покойники номер два по ночам было нельзя по двум причинам:
– Одни вообще боялись выходить из воды, чтобы не умереть, а другие – еще, как тени в последнее время мечущиеся по Хаване, как по саванне – теперь уже только сидели в кабаках и беседовали с Эрнестом Хемингуэем о возможности существования здесь, как в Испании Рот Фронта, – от которого меня лично тошнит, как только вспомню его жульнически-простецкие приемы заманивания меня в карточные турниры на его, хотя и не личном архипелаге, в блат-хате с поварихой во главе.
Хотя об этом – как о прошлом – лучше не вспоминать:
– Припрется без приглашения.
И попросил сторожившую меня мать Пятого Элемента, которая – как уже сообщалось – записывала и признания Дольфа Лунни о возможности его работы по крайней мере на три разведки.
– И нашу тоже? – хотела она добиться от него толку.
А он так и не мог понять, кто такие наши: которые были, которые есть, или те, кто еще только собирается?
В результате она настолько подтянула ему цепь, что он, как Змей Горыныч оборвал – нет, не ее, а вообще, практически всю тюрьму, где держали, не веря, что ушел от своих по-честному. Он же только и попросил объяснить ему реальное отличие:
– Своих от наших, – не смахгли.
Я думал и мне сейчас, как Владимиру Высоцкому:
– Чё-нить накинут – авось царский кафтан – и для начала пошлют в Ватикан, чтобы добровольно.
Но, что, добровольно – я и сам пока недопонял.
