– Была твоя очередь, – потупясь и не глядя на него, пока смотрела, как заправляет их общую кровать служанка, – а ты даже не удосужился спросить.
– Чего? – Одиссей.
– Чего все просят, потрахаться, – почти пролаяла служанка, даже не соизволив обернуться в его сторону.
– Никогда не думал, что этого просят, – ответил Одиссей Многоразовый, и зарычав одновременно и задом, и передом, так зацепил их обе-оими сторонами, что они потом еще два дня не могли найти конца той очереди изголодавшийся по выгодному замужеству местных аристократов.
– После?
– Нашли, разумеется, ибо и на любого мудреца, – а:
– Одной простоты мало.
Хочется тоже сказать, и я могу:
– Господи! – но, нет полной уверенности, что получается, ибо и не мудрено, если часть – как показал Остап Бендер:
– То она маленькая, а то, как на уроке гимнастики по радио:
– Руки шире, ноги.
– Ноги?
– Ноги, разумеется, вместе, – а в результате получается такая неустойчивая пирамида, что падает от непредвиденных, как, например, встреча Робинзоном Пятницы, ситуэйшэн.
Одному было хорошо, а теперь к нам никто не придет.
И Робинзон – скорее всего – я сделал предположение:
– Есть, скорее всего, еще миры, где живут не только люди.
Не потому, что Робинзон тоже человек, а ясно, что прибыл сюда, как только посредник.
И решил понять на летних каникулах, наконец появившихся за выслугой лет:
– Где тот мир, который говорят, что был.
И придвинул А. С. Пушкина так близко, что пришлось остановиться. Так как дальше – вот именно:
– Ничего не видно! – кроме этих пиратов одного из Карибских морей, которые так любят приносить людей чужого племени в жертву.
И я уже близок к тому, чтобы уяснить, что или я чужой, или и свои иногда бывают:
– Не хуже, не хуже, – как черная икра русская, хотя все чаще привыкли брать арабскую, несмотря на то, что мы думали, даже не гадая, что у них только одна пустыня Кара-Кума, – такая же, правда, добрая, как кума – ибо абсолютно непонятно, что это есть такое – которая всегда нальет самопалу, если только у вас есть ей предложить ценного, – жаль:
– На секс никогда не напрашивается, ибо сами мы не уверены, бывает ли он здесь и в частности, как не бывает вообще, в учебнике.
Меня вызвали в кабинет замдекана, а зачем, если премий здесь не бывает. За строй отряд?
– Да ты что!
– А что?
– Чуть не выгнали нас всех, что, не договорившись, как следует, не поехали на картошку, а было – предложено этим самым фронтовым переводчиком, а сейчас человеком, который первым поздравил меня с тем, что:
– Он думает правильно, – ибо на его вопрос почти к мирозданию, вякнул, но от боязни говорить, чтобы ничего не было лишнего, только пальцами показал, какая тонкая это была нить во времена, когда плавал по морям еще Одиссей, далеко не однообразный, что только удивляться можно, как на ее телетайпе умещалось столько ума, сколько человек и сам не сразу понимает.
Так как, да, я понял, служанка, скорее всего, поняла, а Пенелопа:
– Сообразила ли, моя ненаглядная, что теперь и через двадцать лет, а:
– Снова будет выглядеть, как тогда, когда мы еще не начали даже прощаться, практически навсегда.
Будем думать.
– Чево-сь?
– Тебя, заходи, – сказал староста, отвечавший – я не понимаю, за что, и неужели так важна посещаемость лекций, если потом всё равно я один знаю, что сказал Кант Гегелю на Польско-Литовской границе по поводу очередной выходки Гришки Отрепьева:
– Взял Москву!
