Харклайтс - страница 4

В дверях появляется Старуха Богги.

Пока все встают и впиваются взглядами в неё, я искоса смотрю на коробки, которые лежат с Пробкиной стороны ящика. Ну да, первое время мне нелегко тут жилось, и с этим уже ничего не поделаешь, ведь прошлое есть прошлое, его не изменишь, зато теперь я могу уберечь Пробку от побоев. Сделать его жизнь чуточку светлее.

Старуха медленно вышагивает вдоль конвейерной ленты, оглядывая ящики. Замок следует за ней, как верный сторож.

Она останавливается возле Орешка и берёт один из его коробков, щёлкнув напёрстком. Трясёт, прислушиваясь к деревянному перестуку спичек.

– Маловато, добавить ещё, – рявкает она. И наотмашь ударяет Орешка по затылку. Кусок мела, который лежал у Орешка за ухом, отлетает на пол. – Паренёк ты расторопный, но халтуришь. Прилежнее надо работать.

Внутри у меня холодеет. Я знаю, что такое старухин удар напёрстком. Мы тут все это знаем.

Богги подходит к нам с Пробкой. У него снова дрожат руки.

Я не в силах дышать – от страха, как бы Замок не выдал нас, если видел мой манёвр, но он лишь хмурится.

Старуха хватает чёрно-жёлтый коробок с Пробкиной стороны ящика и трясёт его.

– Прекрасно, – говорит она. Потом открывает, проверяя, все ли спички уложены головками в одну и ту же сторону. – Из тебя выйдет толк.

И кладёт коробок обратно в ящик. Но вдруг её пальцы скрючиваются, как лапки дохлого паука.

– Что это? – шипит Богги, выставив узловатый указательный палец.

Пробка ёжится. Старуха берёт склеенного из спичек солдатика, которого он оставил на рабочем столе.

– Это… это…

– Мы тут НЕ для того, чтобы баловаться! – кричит она, брызжа слюной прямо ему в лицо. – Ты что, возомнил, будто у нас здесь мастерская Санта-Клауса?

Пробка немеет от испуга.

Мы смотрим, как она сминает в ладони спичечного человечка, потом разжимает кулак, и щепки летят на пол, как высохшие листья с деревьев.

– Это я сделал его, мисс Боггет, – тихо говорю я.

– Ты что-то сказал? – Её глаза застилает гнев. Она тянет меня за ухо. – Повтори-ка, я не расслышала.

Холодный железный напёрсток давит всё сильнее, ухо пронзает жгучая боль. Богги поднимает меня с табурета.

– Я сказал, что это я сделал человечка.

Она разжимает пальцы. В ухе бешено пульсирует кровь – как будто моё сердце теперь именно там.

– Марш во двор. Жди меня у стены. Живо!

Прижав к уху ладонь, я быстро выхожу из цеха и не смотрю на испуганные лица Лепестка и остальных ребят. Старуха послала меня на улицу, а это может означать лишь одно: Бездонный колодец. Сироты оттуда не возвращаются.

Я ступаю по голой земле, останавливаюсь возле стены фабрики. Живот скрутило. И жутко даже смотреть на Колодец. Подъёмный кран цепляет своей клешнёй брёвна с телеги и опускает их в прожорливую пасть Машины. Потом взгляд мой падает на крошечный росток, который пробивается между кирпичей. Стебель тонкий, как нитка. С двумя юными зелёными листочками. Только что вылупившийся из семени росток. А ведь я и не подозревал, что здесь может расти хоть что-то. На старом корявом дереве, которое стоит посреди двора, никогда не бывает листьев. И вряд ли те яблоки, что мы получаем два раза в год – когда у нас выходные, – сорваны с него.

Машина снова гудит – значит, проверка окончена; от гула росток трепещет. Закрыв глаза, я прижимаю руку к стене и чувствую, как она дрожит, – от Машины дрожит всё, и дрожь бежит в мои кости.

Открываю глаза и успеваю заметить лёгкий взмах крыла сороки, взлетевшей в воздух. А потом что-то чуть слышно падает на землю, маленькое и невесомое.