А притормозив со свиными рульками, временно ограничившись лишь двумя порциями их, дабы перевести дух, справился, что за аффикий, в коем тот служит. Оный оказался канцелярией по учету новорожденных и скончавшихся.
«Не огрести изрядной мзды в столь жалком ведомстве!», – мысленно оценил контролер графика судовых перевозок, потянувшись к тарелке с верхом ветчины самого тонкого нареза.
По завершении же первой из двух заказанных печеных уток, с огорчением подумав, что может и не осилить вторую, ведь с возрастом не те уж силы, даже и за столом. Агафон задал прямой и зело неделикатный вопрос, есть ли у Сирроса высшая цель в жизни, озаряющая, аки путеводная звезда, смысл его существования, опричь регистрации свежепреставившихся мертвяков и починки клещей.
К вящему его удивлению оказалось: есть таковая! Ибо уж третий год нижний чин аффикия подпитывался мечтой коммерческого свойства: накопив достаточно средств, стать мирепсом – торговцем миррой, представлявшей камедистую смолу для лечбы и благовонного курения, амброй, ладаном и смирной, ведь на каждую из тех позиций есть стабильный спрос, поелику та же смирна суть благотворный бальзам для обмазывания тел покойников, а непреходящи те – не за столом будет молвлено!
Меж тем, Агафон, решив повременить с третьей рулькой, все же отважился приступить ко второй утке. И Сиррос ощутил, что еще немного, и впадет в бессознательность от надругательства над своим оголодавшим чревом, доподлинно осведомленном чрез ноздри и зенки, чем набивал свое бесстыжее пузо бесстыдный пожиратель яств на дармовщинку. А кому тогда вербовать гада, уговорив его не покидать Авидос?
Посему, превозмогая острую неприязнь к ненасытному халявщику, перешел он к его обработке:
– Почтенный, чьего имени не ведаю я доселе, пребываю в сомнении: верным ли было тебе предаваться ярому самобичеванию, гласному, за то, что поддался соблазну игры? Не стоят того три солида, ведь куда дороже покой в душе! И даже три с половиной не стоят – разве что четыре…
Не наносил ты пятна на свою достойнейшую должность – понапрасну устыдился вслух! К чему же оставлять ее, навсегда покидая службу и Авидос? Ведь по виду твоему явно: в расцвете сил ты, коли при таковом аппетите…
– Дозволяю именовать мя Агафоном, сострадательный Сиррос, – ответствовал занимающий достойнейшую должность, придвигая к себе немалую керамическую емкость с густым беловатым медом. – Рад бы я и впредь служить в славном порту сем, осуществляя контроль за транспортными перевозками аж на седьмьнадесять островов и держа в уме бесценные сведения о времени отправления и пунктах назначения, а невмочь мне! Не дозволяет гордость, униженная моей же оплошкой в игре, ведь не прервался вовремя, поддавшись азарту.
А и того боле – жажду отмщения начальствующим, кои не повышают мне жалованье, отделываясь пустыми обещаниями.
Меж тем, едва уйду, мигом взвоют они, ведь тружусь за троих, и не найти им иного, столь опытного и сведущего. Попомнят вслед Агафона!
«Сколь же стоит твоя униженная гордость? А вот и спрошу!» – подумал вербовщик. И спросил:
– С умилением внимая премудрости твоей, почтенный Агафон, равно и справедливости суждений, осмелюсь осведомиться: способно ли превозмочь жажду отмщения увеличение твоей доходности тайным путем?
«Наконец-то! – возрадовался в душе вербуемый, ловко ввернувший о «бесценных сведениях». – Елико ж дожидался я! Чуть было не лопнул от вынужденного – для затяжки времени, переедания!». А тем самым явил он лукавство пред самим собой, что хронически характерно и для многих иных персонажей оного повествования, зане обжирался, давясь, не токмо по той второстепенной причине, а главным образом, из жадности, понеже на халяву и уксус сладок!
