лом не заточит его, как папа Карло – Буратино.
Андрюша шифровался. Эту открывшуюся жизнь он обозначил числом 1, а смерть стала нулём, зеро. Никто не знал, что такое жизнь и что такое смерть. Числа же были точны, неоспоримы, окончательны. В отличие от слов, они не грешили синонимичностью, ускользающей расплывчатостью, приблизительностью. Как правило, у взрослых – Андрюша это рано понял – слова служили как раз для того, чтобы замутить смысл, сделать его неясным и вообще задвинуть куда-то вглубь, как выщербленную вазу задвигают в тёмный угол трюмо.
Однажды отец зашёл к Андрюше в его комнату, рассеянно полистал книгу, которую тот читал, огляделся по сторонам, будто впервые забрёл сюда, и наконец сказал:
– Бабушка в этот раз не приедет.
– Почему? – спросил Андрюша. Он был привязан к отцовской матери, бабушке Варе, – лёгкой доброй уютной и ещё не старой женщине, жившей в далёком древнем Муроме.
– Её больше нет. – Слова отца звучали тяжело и обречённо, однако сами они смысла не проясняли. Ведь понятно: не может не быть того, что было. Оно способно лишь изменить свою сущность, превратиться во что-то иное, стать просто зеро, но не исчезнуть. Ноль, известно, тоже цифра, но существует, обозначая то, чего нет. Сам по себе он олицетворяет наличие отсутствия… Тут был ещё иной план, который другие, и даже взрослые, люди не понимали, а Андрюша знал.
– Она есть, – сказал он отцу. Негромко и без вызова. Просто констатируя.
Отец устало взглянул на него, погладил по голове, прижал легонько к себе, и Андрюша слышал, как гулко стучало отцовское сердце в какой-то особой тишине, установившейся этим вечером в их доме.
Тогда и возникла цифра 10 – «боль». Зеро в соединении с единицей, символизирующей жизнь, давало боль. В тот вечер судьба впервые для Андрея угодила в десятку, однако он уже и прежде знал: если всех живущих на земле считать одной командой и одеть в одну форму, то и номер у всех будет одинаковый – 10. Потому что боль сопутствовала, а, вернее, конвоировала человека всегда: сильнее, слабее, она жила в подсознании или выбиралась наружу ноющим зубом, разбитой коленкой. И вот теперь, после смерти бабушки Вари, болела какой-то пустотой, образовавшейся в самой сердцевине Андрюши. Он уже сознавал, что боль оставляет человека в покое только когда цифра 10 превращается, теряя единицу, в ноль. Зеро – цифра-призрак, существующая без собственных плодов, однако, как и мёртвая вода в сказках, абсолютно необходимая для сочетания, для жизни иных цифр, только и могла объяснить отсутствие человека на земле. Никакие слова прояснить этого, столкнуть, как цифры, жизнь и нежизнь в одно целое не могли.
Так, с помощью чисел Андрюша учился постигать мир.
Кусок иной жизни размером с форточку, врубленный в этот огромный, измеряющийся миллионами парсек, бушующий здесь, на Земле, необозримыми океанами, сияющий блёстками недостижимых звёзд, мир заставлял его сжиматься, скукоживаться и вовсе сходить на нет. Экран ноутбука засасывал в себя могучим и непреодолимым зовом. Могучим своей неотвратимостью и неодолимым своей нежностью.
«Интернетище!» Самотёсов погружался в бездонный кайф, лёгкий и высвобождающий, лишённый оков гравитации и деспотизма времени. Пространство тоже не имело теперь значения, потому что он покидал и эту комнату, и этот город, и этот мир, уходя в открывшийся омут нездешнего интернета, будто вторично рождаясь, теперь уже в сознательном возрасте переживая все моменты этого запуска. Однако, в отличие от гинекологического кресла, откуда он стартовал 23 года назад, ныне Самотёсов оставался на своём излюбленном тёмно-зелёной кожи офисном троне. Это было ново, это было неслыханно, это было чудовищно: чтобы добраться туда, куда не забредала и человеческая даже мысль, не нужно было никуда двигаться. Это был драйв!
