Но чувствую, что хозяин ее потерялся в этом шторме навсегда.
На ветхой полке лежит дописанная книга, но никто, кроме нее, не знает, вернется ли хозяин,
Я не стану заглядывать в конец, потому что в моей рукописи время конца не пришло.
Страница за страницей рождает уже существующую историю,
Но я дирижер снежной бури, пока держу перо в руке.
Истоки этой сказки возвращают меня домой,
Гобой вырисовывает мою мелодию,
Дающую надежду на белоснежный пейзаж волшебной зимней сказки.
***
Однажды утром, между перелетом от дома к дому, в Риме, на протестантском кладбище, я увидел чистую и непревзойденную преданность любви.
Не думаю, что кого-то удивит достаточно долгое желание встретиться с этой скульптурой,
Но в один из весенних дней моя совсем небольшая жизненная тропинка привела к воротам протестантского кладбища, что находится на площади Рима, Сан-Паоло.
Я подошел ранним утром, за полчаса до открытия,
И дождался приезда хозяйки кладбища, которая любезно открыла огромным ключом ворота, поинтересовалась, откуда я приехал,
Показала могилу живописца Карла Брюллова и поэта Вячеслава Иванова,
А после указала рукой на скульптуру, к которой меня тянуло несколько лет:
Среди десятков надгробий, спрятанных в листве,
К самому высокому холму кладбища вела узкая разбитая каменная лестница,
Упираясь в подножие единственной скульптуры, освещенной лучом утреннего солнца.
Ангел же отвернулся от солнца,
Ангел отвернулся от соболезнований.
Я смотрю на его макушку вплотную, настолько близко, чтобы увидеть и запомнить все,
Смотрю на изгиб пальцев,
Я вижу взгляд и каждую слезу, хотя лицо Ангела закрыто.
Я думаю о силе любви и силе искуплений,
Я думаю о падениях ради любви.
Я думаю о том, насколько сильно Уильям Стори показал боль, наполняющую до краев умершее сердце живого человека.
Я замираю от тех мыслей, что вижу перед собой не камень,
А подлинное воплощение продолжения неподдельной любви,
Бессмертие в каждом сантиметре «Ангела Скорби».
Сила, не требующая слов, доказательств, поступков и восхваления,
Любовь, не требующая ничего, кроме любви.
Чувствам, похороненным здесь, не нужно ничего, кроме замирания сердца.
Ангел живой, он молчит и никогда ничего не скажет,
Он отвернулся от сочувствующих и понимающих,
Он знает, что никто никогда его не поймет.
Застывшая жизнь,
Душа, похороненная в камне отдельно от тела,
Любовь, которую я никогда не видел прежде и не увижу.
И я не хочу уходить.
Я не хочу возвращаться к чувствам, что ждут, затаившись, по другую сторону стены,
Где их домом является не сердце, а тщеславие,
Их лодка – не искренность, а нужда любви «для чего-то», для самоуспокоения.
Где их смысл сам по себе для чего-то существует, это неправильно…
Любовь за стенами протестантского кладбища требует, унижает,
Становится причиной игры между двумя людьми, кому нет дела друг для друга.
Любовь теряется и находит себя ориентиром, изложенным в кино и книгах,
Любовь и есть своего рода слепой часовщик…
Любовь берет за руку искренность, и вместе они умирают,
Не в силах смотреть на то, чем стали для ныне существующих.
Ты никогда не полюбишь, потому что не сумеешь.
Я никогда не полюблю, ведь превращусь в добычу для собственного утешения.
Я стану Эдмоном Дантесом, убежденным в том, что его ждет единственная причина жить – Мерседес, а позднее воспользуюсь чувствами Гайде.
Я боролся за любовь, отодвигая в сторону вопрос, на который прекрасно знал ответ:
