– А вы и в Индийском океане бывали?
– Доводилось, – важно кивает Петрович и трогается с места.
Мы проезжаем городскую застройку и, выбивая старыми колесами клубы серой пыли, мчимся под уклон по горному серпантину разбитой дороги, ведущей к самому Белому морю, к городскому пляжу. Зрелище, надо отдать должное, завораживающее.
Сам город Карельск построен на полукилометровой возвышенности, в одной из небольших беломорских бухт, и располагается в несколько ярусов по отлогим склонам сопок, что окаймляют все побережье. Городские кварталы чередуются с угрюмым лиственно-хвойным лесом, который в разных местах вклинивается в городскую черту на неодинаковую глубину. Вокруг города стоит малахитовая стена безбрежной тайги. Она продолжается до самого горизонта и обрывается лишь у серебристой каймы морского берега.
Местный пляж усеян гладкими валунами и крупной галькой, отшлифованной морскими приливами. Песка нет совсем – только проплешины болотно-зеленой травы. Зато от водной глади, усеянной множеством мелких островков, поросших корабельными соснами, невозможно отвести глаз. Снуют яркие яхты и катера, возле берега мелькают и модные нынче доски с парусом, с отважными наездниками в теплых гидрокостюмах. Вот кто-то не совладал со стихией и звонко плюхнулся в воду. Теперь, громко фыркая и матерясь на всю карельскую бухту, пытается повторить попытку.
Несмотря на жару, душной подушкой накрывшую весь город, энтузиазма среди купальщиков я не увидел. Так, пара-тройка джентльменов в подпитии пытается изобразить из себя хватких пловцов, рассекая прибрежные воды. Но в основном местное население лезть в воду не торопится, предпочитая водным процедурам солнечные ванны на берегу.
– Петрович, – радостно кричу я провожатому, зачерпнув горсть хрустально чистой воды и лизнув ее языком, – соленая! Ей-богу, соленая!
– Знамо дело, – хмуро отвечает старик, расстегивая верхнюю пуговицу на застиранной байковой рубахе. – Какой же ей еще быть? В море-то?
– Петрович, давай я искупнусь, а? Вода – как парное молоко! Подождете?
– Ну, купайтесь! Чего уж там, подожду. Михал Михалыч сказали показать вам тут все, – бубнит Петрович, – уделить время. Только, доктор, вода чуток подальше от берега будет холодной. Осторожней, чтоб ноги судорогой не свело.
Я захожу по пояс в относительно теплую, светлую воду, а затем быстро ныряю.
– Ах! Ух! – выныриваю на поверхность. – Здорово! Сбылась мечта идиота: окунулся в Белое море!
Раззадорив сам себя, я быстро отдаляюсь от берега и через пять минут наш автомобиль «скорой помощи» выглядит спичечным коробком, а тела загорающих людей – едва различимыми пятнами.
Вопреки предсказаниям Петровича, вода остается на удивление теплой, а самое главное – прозрачной. Сквозь беломорскую толщу различается неровное морское дно с громадными валунами и желтоватыми водорослями. Я ныряю, пытаясь подцепить что-нибудь со дна, и через минуту выскакиваю на поверхность как ужаленный: на глубине вода резко делается ледяной, так что со мной чуть не приключилась рефлекторная остановка сердца. Устрашившись, что ноги сведет судорогой, как стращал Петрович, я тотчас поворачиваю к берегу и плыву, без остановок загребая морскую зыбь до тех пор, пока не различаю лица загорающих на пляже тетенек.
Перевернувшись на спину, я отдыхаю, восстанавливая силы. Мерно покачиваясь на прогретой ласковым солнцем волне, вижу высоко-высоко в лазурном небе едва приметные дымчатые облака, лениво плывущие надо мной. Крикливые чайки, размахивая белыми крыльями, спорят неподалеку. Тут я первый раз замечаю настоящего альбатроса. Массивная белая птица с хищно загнутым на конце клювом и широкими сильными крыльями не спеша пролетает в метрах десяти от меня. Не обращая на меня никакого внимания, альбатрос пикирует и, едва коснувшись грудью воды всего в паре метров от меня, вновь плавно уходит ввысь. Чайки при этом тут же перестают браниться и от греха убираются восвояси, а большая птица делает новый заход.
