Больница почти полностью совпала со своим изображением, подсмотренным мною в Интернете. Стандартное блочное шестиэтажное здание советской постройки, выкрашенное в непривлекательный пепельный цвет, с огромными сверкающими на северном солнце окнами и относительно просторным застекленным холлом. Слева обозначен коротким козырьком и потускневшей синей надписью отдельный подъезд для приемного покоя.
К моему немалому удивлению, возле сердца больницы – приемника не видно ни одной «скорой», да и вообще ни одной машины. Желающих получить медицинскую помощь я тоже не вижу. Кругом тишь, благодать и ни одной живой души.
– Петрович, а приемный покой в больнице закрыт? – соскочило у меня с языка, когда мы вылезли из пропыленной машины.
– Почему закрыт? – удивляется водитель, недоуменно посмотрев в сторону подъезда. – Открыт. Он же в круглосуточном режиме работает.
– Странно, а где тогда весь народ? Где больные? – чешу я в затылке.
В нашей питерской больнице возле приемного покоя неизменно собираются разноцветные машины «скорой», лимонные и белые с красным крестом, создавая легкий затор. Одни отбывают, другие приезжают, и этому не бывает конца. После этого видеть абсолютно пустой и мирный приемный покой даже как-то дико.
– Так у нас так завсегда! – не понимает Петрович.
– Всегда тихо?
– Да, а что?
Я не отвечаю, а, вытащив из салона дорожную сумку, иду вслед за приободрившимся Петровичем к центральному входу. Бросаются в глаза чистота и порядок, царящие на больничной территории. Ни мятой бумажки, ни обслюнявленного окурка, ни конфетной обертки – все выметено, вылизано и убрано, самый пытливый взгляд не найдет изъяна. Проходя возле объемной урны около самого входа, я вижу, что она абсолютно пуста и выкрашена в бодрый серебряный колер. Повсюду чувствуется рука хозяина.
В просторном вестибюле царит спокойный полумрак и все тот же бетонный порядок. Полы тщательно вымыты, пыль везде протерта, ничего нигде не валяется и не топорщится. Вдоль стен на стульях сидят несколько улыбающихся посетителей, а рядом больные в проштампованных пижамах. Тут же газетный киоск и маленький буфет, торгующий разной вкусной мелочью.
– «Комсомолка» есть? – спрашиваю у киоскерши, приятной женщины пенсионного возраста.
– Вам сегодняшнюю?
– А есть?
– Конечно, мы всю самую свежую прессу день в день получаем, – немного обижается дама.
– Давайте сегодняшнюю.
– Двенадцать рублей, пожалуйста.
Я протягиваю ей деньги, отметив про себя, что цены здесь точно такие же, как в Питере, и не кусаются. С некоторой опаской пройдя мимо до чрезвычайности суровой охранницы, дородной тетеньки, облаченной в черную форму с накладными погончиками, я оказываюсь в широком, чистом, хорошо освещенном коридоре.
– Нам сюда! – Петрович указывает на толстую стеклянную дверь с надписью «Главный врач» на красной блестящей табличке.
Пройдя мимо строгой бесцветной секретарши, одарившей нас взглядом-рентгеном, мы попадаем в кабинет средних размеров, украшенный почетными грамотами и дипломами ярких расцветок. Похоже, хозяин кабинета весьма гордится достижениями своей больницы, раз почти все стены завесил их картонными подтверждениями. Лишь над его рабочим местом висят портреты президента Путина без галстука и почему-то С.П. Боткина в старинном пиджаке, с раритетным галстуком на шее.
– О-о! Дмитрий Андреевич! Заждались вас! – встречает меня, поднимаясь с высокого кожаного кресла, плотный гладко выбритый человек с шикарной черной шевелюрой, слегка тронутой сединой. – Рад! Очень рад вас видеть! – Он пожимает мне руку. – Я – Михал Михалыч! Как добрались? Чай? Кофе? Может, чего покрепче с дороги?
