– Странно, утренняя служба прошла, – старалась показать свою осведомленность Инна.
– Это не на службу зовут. Это паломники развлекаются. Ежедневно в Задонске их сотни, а в праздник до нескольких тысяч доходит. Владыка разрешает самым ретивым позвонить в колокола, как часть культурной программы для паломников.
– Какая-то коммерциализация, не находите? – спросила Инна.
Андрей пожал плечами, мол, толкуй, как хочешь.
Зашли в монастырскую столовую. Пахнуло пирожками со сладкой начинкой, но Балыков их не купил, а взял горячего супа и салат, Инна последовала его же примеру. Обедали и рассматривали посетителей. Кассир в платочке утомленно выбивала чеки, ошибалась и резковато отвечала покупателям.
– Я думала, что в монастырях все вежливые, – шепнула Инна.
– Напрасно, это такие же люди, как и мы сами.
– Вы не осуждаете их? – удивилась Инна.
– Не вижу повода, – отрезал Андрей, и девушка заметила, что он волнуется.
После обеда они погуляли по территории монастыря, и Балыков зашел на погост. Инна рассматривала могилы настоятелей, братьев, благодетелей-жертвователей. Балыков остановился у памятника, на котором было начертано имя отца Иллариона.
– Это могила моего двоюродного брата, Павла в миру. Какое-то время нас одна бабка воспитывала. Потом меня в интернат определили, а Павлика отец забрал. Мы всю жизнь дружили, хотя и были разными. Слишком разными. До полного непонимания.
– Бывает, – подхватила Инна, лишь бы что-то сказать, и увидела гневное лицо Балыкова.
– Естественно, бывает, – сказал он громче, чем положено. – Где ему было меня понять? Он в монастыре от жизни спрятался. В голове одни кресты и молитвы. Просто решил отделаться. А я тут остался – за оградкой. И не помощи, и не защиты.
– Это вы мне теперь или ему? – спросила Инна, ежась от налетевшего порыва ветра и слов Андрея. Она оглянулась и увидела, как в их сторону медленно шел высокий старик в толстом черном пальто, надетом на суконный подрясник. Войлочный клобук на голове, ухоженная рыжеватая борода.
– Смотрю я, кто к отцу Иллариону наведался, а это Балыков Андрей Сергеевич. Ну, здравствуй, здравствуй.
Балыков кивнул и поцеловал руку настоятеля монастыря.
– Благословите, отец Игнатий.
Настоятель перекрестил Андрея и Инну.
–Для чего пришел? – спросил отец Игнатий. – Для покаяния, беседы? Может, пирожков монастырских покушать?
– Вот, смотрю, не нужна ли помощь, – сказал без обиды на тон отца Игнатия Балыков.
– Справляемся, – кивнул Игнатий, и, пожевав губами, сказал: – Все по колдунам и ведунам ездишь? Люди говорят. А я вот что скажу: не только пустое это, но и грех великий. Подумай об отце Илларионе. Как ему больно на тебя смотреть! Икона его любимая, «Богоматерь Остробрамская», плачет слезами кровавыми. А памятник покойному два раза уже ставили. Сначала от молнии пополам раскололся, а потом дерево на него упало. Думаешь, просто так?
Андрей молчал, а отец Игнатий возвысил голос:
– Люди думают, что чудо: вот, икона заплакала! А чудо не в этом! Чудо нынче в праведной жизни, в покаянии и в раскаянии.
Балыков не отвечал, а отец Игнатий махнул рукой и пошел восвояси, но потом резко повернулся.
– Ничего-то ты не усвоил, Андрей Сергеевич, – сказал он с укоризной, – сколько с отцом Илларионом говорил, а все попусту. Молюсь я за тебя теперь.
***
Андрей приехал в Задонск навестить двоюродного брата уже под вечер. Как и раньше, он остановился в самой дешевой паломнической гостинице на подворье, принадлежавшем местному священнику, так как в разгар паломнического сезона найти ночлег было нелегко. Ожидание Прощеного Воскресенья, начало Великого Поста привлекало множество верующих и фарисействующих. Андрей вошел на подворье, мигом сосчитал количество машин на стоянке, заметил увешанные бельем веревки. Пройдя за неспешной старушкой в монашеском одеянии, обратил внимание, как много пар обуви стоит у каждой двери, разной – женской, детской, мужской.
