– Андрей Сергеевич Балыков? – спросил незнакомый мужской голос.
– Да.
– Вас беспокоит дознаватель Терпигорев, Павловск. Дело в том… Как бы сказать получше… – мужчина замялся, а у Балыкова стали холодеть руки. – Мы нашли тут у моста тело. Черная курточка, темные брюки, светлые волосы. Без особых примет. Без портфеля и документов. На вид около девяти лет, немного младше, чем указано в ориентировке на Викторию Балыкову. Но… надо приехать на опознание.
Андрей выслушал Терпигорева спокойно и отчего-то сразу поверил ему. Вот она и башня на карте Таро, с которой он упал, вот оно и колесо фортуны, которое крутанулось в другую сторону. Отбросив трубку телефона в сторону, он медленно поднялся. Дошел до ванной комнаты, включил горячую воду, выломал из бритвенного станка лезвие и усмехнулся. Дураки режут вены поперек. Выглядит страшно, но не опасно. Вену нужно резать вдоль канала. Когда ванна набралась, Балыков, не снимая одежды, закатав рукав рубашки, погрузился в теплую воду.
***
– Ну, милостивый государь, и как вы думаете, где вы? – спросил полноватый Медведков, сияя как пуговица с гусарского мундира.
– Не пойму пока, – ответил заплетающимся языком Балыков, – а вот ваше лицо мне знакомо.
– Конечно, знакомо, мы лет семь-восемь друг друга знаем. Вы мне пациентов на экспертизу доставляете, – Медведков заботливо поправил одеяло на кровати.
– Вы – Лев Евгеньевич, – неуверенно сказал Андрей.
– Славно-славно, – проворковал врач, – а то все не помню, да не знаю. Кушать-то будете? А то изверги вас через зонд кормили, а потом бросили эту затею, да витамины только и капали.
– В груди болит, – пожаловался Балыков.
– Конечно, болит, – покивал Медведков, – отчего бы не болеть? Зондом растревожили вам пищевод. Надо овсянки теперь, супчику жидкого с перловкой. Я вас на ноги поставлю, будьте спокойны!
С этими словами Медведков чинно удалился, дав какие-то распоряжения медбратьям.
Балыков сел и огляделся. Обычная больничная палата: тесная, узкая, как ученический пенал. Три койки, включая Балыковскую. На одной лежал заросший седыми космами и густо покрытый татуировками мужик. Вторая пустовала. На окнах решетки. Рамы старые с облупившейся краской, кусочками желтой ваты. Умывальник в углу с латунным носиком и белой шапочкой, сильно поцарапанной, словно ее грызли. Именно этот старинный водяной кран навел на Балыкова смертную тоску: «Вот он какой, мой теперешний дом». Стены до половины в синей краске, а до потолка в побелке. Побелка густая и свежая, как пудра на щеках девки на выданье.
– Очухался? – спросил Балыкова татуированный мужик.
Балыков не ответил. «Доигрался до дурдома», – подумал он.
Через какое-то время пришла мысль, что теперь с работы его точно попрут, и Андрей захохотал. Расхохотавшись, не мог успокоиться, всё икал и трясся, пока не завыл, завалившись на бок, кусая угол подушки. Так и выл, пока не пришел санитар и не сделал болезненный укол в тощую задницу. И в этот раз Андрей не пообедал, а уснул. Проснувшись, потребовал еды. Ему принесли в неурочное время как особе, приближенной к врачу. Каша была склизкой и холодной, а суп мутным, но Андрей всё съел.
На следующий день он начал вставать, шатаясь, подходить к окну, смотреть на деревья, уже опаленные ранней осенью. В голове поселилась странная пустота. Он рассмотрел свои руки в бинтах и вспомнил, что резал вены. Но отчего он мог так с собой поступить… Нет, никак не вспомнить.
