***
Зюзин позвонил мне рано утром.
− Да?
– Здорово!
− Ну привет.
− Филипп! Это Зюзин, слушай я тут книгу классную достал − короткие рассказы Чехова: ночь, кошмар, деревня, такой мистики у него ещё не видел, не в бровь, а в глаз. Ты как? Подтянешься? Чайку Ленка заварила. Из Сибири, понял. Приходи.
– Ладно (не в силах даже отказаться).
***
У Ермакова вологодского есть чему поучиться нашим постмодернистам, сплошь страдающим копрофелией. «Посыпались на мостовую яблоки…» − это он про естественную потребность коней. Как хорошо. Настоящий русский рассказ, лечащий городскую душу; старобытный, простой. Создаёт нравственный климат и улучшает психическое здоровье, вот.
***
Ты говоришь, что любишь; хочешь придти, быть со мной. Приходи, пароль: жиды погубили Россию.
***
Ножка маленькая, зато полноги в рот залезает зараз.
***
В каком-то дворе убивали собаку, и слышался вой. На улице стояло хмурое утро. «Здравствуй, батюшка, дело есть», − сказал я, глядя в голубой небосвод под куполом храма, где из-за облаков выглядывали нарисованные ангелы; перекрестился. «Сейчас, только разоблачусь, − сказал друг моей юности, чуть задрав подрясник и показывая обутые уже старенькие гриндерсы с белыми шнурками. – И пойдём тогда».
***
Она кричала, что я дерьмо, чтоб я убирался к чертям собачьим, что не даст мне и хлеба, чтоб я пропадал, как собака, лакал от жажды из лужи, из грязных луж.
Ну и сон. А также приснилась карлица с секиркой и ещё какая-то чушь.
***
Поначалу неприятно было плохо пахнуть. Потом кожа обросла грязевой коростой, запах приелся, и Федя привык. Он чувствовал себя черепахой, и грязь была защитным панцирем.
***
Я романный герой, мой дырявый сюртук обреченно ждёт меня, повиснув на стуле. Позабыт мной писатель. Где мой писатель? Кто он, не помню я; забыто, забыто, всё забыто. Известный писатель, самый известный он, мой писатель, и я должен рад быть, что герой его книжки; из-под его пера вышел, его чернилами разлит по гладкой письменной бумаге. Теперь я заклят быть читаемым, я весь исчитан до нитки, до палки, до мягкого знака, до голой косточки, до копчика, до попочки, до глупости, до дурости и чего-то ещё − безмятежного. О, Боже! Читаемый герой я читабельного романа, читабельный герой, мать вашу.
***
Русские в России − истинно андеграунд.
***
Если б в каждом доме было по стоп-крану. Это было бы наивысшим проявлением демократии (распроёб её трижды). Мы бы чрезвычайно часто дёргали рычажки стоп-кранов, как любимых девок косы. Мы были бы такими красивыми, нас бы уважали, к нам приходили бы полиционеры и ставили галочки в своих голубых блокнотиках гелиевыми ручками с чёрными чернилами. Мы б излучали правосознание, мы сочились бы потом свободы, как после толерантного кровосмешения. И научились бы читать на иврите, а не как варвары. А я лично стал бы твоим персональным эвакуатором, моя дорогая Ева − твоим личным евакуатором. Но сейчас только кирпичами крушу я стёклышки проходящих поездов, чтоб хоть чуть-чуть почувствовать себя человеком; стёклышки − только и всего. Как в электричке, когда едешь пьяным и дёргаешь ручку стоп-крана, а он оказывается всего лишь пенисом в эрекции седого трансвестита.
***
Не знаю, кто первый сказал, что отношения между людьми строятся на доверии, но… Нет, я не презираю такую мать… Нет. Человечьи глаза? Диалектика подземных труб или о святости воды в унитазе на Крещение. И если б не одна особенность: давал тараканам посмертно имена (клички): таракан Александр – этот был убит последним. А перед ним − Лёшка, сукин сын. Что я хотел, собственно сказать?.. Не помнится ничего, не держится.
