Читать онлайн Яков Сычиков - Свободное время на личную смерть

Просто был самый обычный день, как все дни в году, – 365 из которых я работаю. Сидел в столовой быстрого питания, смотрел в окно. Запатентованный знак на запястье позволяет мне кормиться. На тарелке – нечто зеленоватое вроде тюри, содержащее в составе всё необходимое для реализации силы.

На завтрак – двадцать пять минут. За окном – тихий дождь. Что-то знакомое очень. Когда я умер, моросил точно такой же славный дождик, светило солнышко – прекрасный был денёк.

У меня есть жена, с которой сплю. Любовью занимаюсь в свободный час с квартальной проституткой по обслуживанию народонаселения. Иных льгот нет. Не знаю, к чему это всё вспоминать, но это стало самым последним. А в остальном тоже всё было просто.

Сима казалась равнодушной и злой. Я сказал ей, что очень сильно её люблю и кое-что понял, о чём говорить не имеет смысла и чего нам всё равно не избежать, – и с самого начала не стоило даже пытаться. Я попросил Симу лишь об одном, на что она сразу же согласилась, сказав только: «Жалко мне тебя, мальчик».

______________________

Приняв пищу, я бегу к коменданту – просачиваюсь под присмотром беспристрастных камер сквозь лабиринты заборов, отделяющих безликие громады зданий от людей. Мимо циркулирующих патрулей двигаюсь шагом и на всём пути то и дело поглядываю за часами: мол, тороплюсь ужасно, а не грохнул кого-то и скрываюсь с места преступления.

Успеваю вовремя: в конце коридора зияет прямоугольник двери и излучает свет, как дверь в храм Божий. Расстояния – как раз, чтоб отдышаться.

Захожу, вяло отдав честь. Комендант – на табурете перед телевизором. По телевизору – чушь. Белая комната пуста и беспричинна ясна. Такой ясности позавидовал бы сам Господь Бог, восседающий на троне из пышных облаков и созерцающий созданный им мир. Не глядя на меня, комендант говорит безжизненно, будто сомнамбула:

– Погоду ты, видно, не слушаешь: на улице ничего интересного, а ты разгуливаешь, будто праздник. Время хоть знаешь?

– Знаю, комендант. Отпусти к медбрату: причина имеется. – Стою, стыдливо уставившись в помятые стаканчики бот.

– Сходи, раз знаешь, раз имеется, – только без бюллетеня мне не возвращайся. И не к медбрату, а в санчасть, усёк?

– Так точно, комендант! – Задираю кверху нос, сияющий доблестью взор украдкой бросаю на телевизор. По телевизору – чушь.

– Ещё бы наоборот, – завершает диалог комендант: по всему видно – более слов ронять он не намерен. Я, в экстазе повиновения, громоподобно выкрикиваю что-то торжественное, щёлкаю каблуками и освобождаю помещение. Под постоянным наблюдением, – раз столько внимания, – есть желание порисоваться. Хоть и интересуешь ты здесь только машин.

Снова в глазах плывёт, покачиваясь, коридор. В стенах вырезаны прямоугольные входы-выходы. Рядом с каждым горит зелёный либо красный индикатор – в зависимости от формы доступа. Ярко-режущий свет с потолка мешает думать. Но с опытом привыкаешь.

***

Бюллетень, за которым я направляюсь – обычная дрянная бумажка. Так, правда, документы у нас обзывать запрещено. Но, думаю, ненадолго: скоро и их выведут. Деньги-то наличные, пережиток капитализма, у нас давно отменили. Только среди людей низшего класса они ещё в обиходе. Нелегально, конечно. Народ отвыкнуть никак не может: всё бы ему продавать друг друга.

А теперь: хочешь получить что причитается – просто приложись к считывающему устройству тем местом, куда вшит носитель, хранящий личную информацию. Такие устройства везде есть и предшествуют любому действию. Валидаторами называются.

А носители вшивают всем по-разному – одного знаю, так ему в задницу встроили. Куда ни пойдет теперь – все смеются: на проходной, в столовой. А в церкви – так вообще умора: батюшка, значит, прибор достаёт – грехи считывать, а бедолага ему жопу подставляет.

Новорождённым их вшивают на восьмой день, а на месте шрама ставят эмблему организации, к которой прикреплён потенциальный рабочий. Так что больше неустроенных нет почти – только неосуществлённые.

Вот я и в санчасти, – осталось приложиться в очередной раз запястьем к красному кружку, и турникет подаст раздражающий сигнал для входа.

А в церковь, кстати, раньше интересно ходить было, по воскресеньям. Служба, бывало, часов пять шла, а то и более. Батюшка и проповеди всякие читал – всё чин чинарём проходило. А то и просто сядет с нами по-свойски на приступок да начнёт предания разные о старине рассказывать: «Жила-пила страна Россиюшка, жила да попивала, пока не настал чёрный день, когда поизносились на мужиках последние носки с трусами, бабам вконец обрыдли их одинаковые лифчики, а желудки истомились у всех по духовитым заморским колбасам…» – ну и далее в таком духе.

А теперь что? Как стадо, в храм дубинками загонят с утра пораньше, отец святой из-за иконостаса выскочит, косматый, как дьявол, с глазами выпученными, – и кричит во всё горло: «А ну кайся, чернь, проклятая!» – и давай всех посохом охаживать да к валидатору подгонять. Одни обряд пройдут – новую партию до упора заталкивают, так что стенки у храма трещат.

Такое вот богослужение, – но, думаю, и такое ни к чему скоро будет: мы и без ритуалов все как на ладони.

***

Перед медкабинетом присаживаюсь, беру в руки большой каталог болезней с их симптомами, такой же толстый, как телефонный справочник в нашем туалете, который я, за неимением книг, люблю перечитывать.

Доктор сказал: «Я за тебя работать не буду, имеешь болезнь – имей название!» Я открыл книгу и ищу. Моя болезнь, видимо, слишком внеклассовая. Выберу-ка я что попроще: энурез, например.

Читаю описание, спускаю в штаны струю и, растаскивая по полу влагу, захожу в кабинет, собираясь назвать причину визита.

– Прекрасно видим, – обрывает меня доктор, выписывая сразу рецепт. – В Шестой отдел!

– А как же лекарство? – недоумённо спрашиваю я.

– А там дадут, – заверяет доктор.

– Слушай, док, а может, без…? – уламываю я.

– И это можно, – соглашается доктор.

Снимаю штаны – и получаю инъекцию, мозг от которой сначала стопорится, но вскоре начинает работать ещё быстрее: бьётся в черепе, будто сердце, и член выпирает, натягивая ткань штанов. Доктор ухмыляется: «Теперь всё пройдёт!»

И в самом деле: вернувшись на работу, с удвоенной энергией перекладывал коробки на складе до самого вечера, а придя домой, впился в жену зубами и членами, забыв совсем о любви.

_________________________

С утра в коридоре шум, гам: сосед повесился. Все повылазили, столпились: власть приехала разбираться, интересно же. Самоубийство было официально не оформлено. Его ведь можно санкционированно произвести – только справок много собирать, доказывать всем, что надо, мол, никак иначе.

А так вот: ни словом ни с кем не обмолвившись, – это уже не по закону, тогда вся вина падает на родственников самоубийцы или, если их нет, на соседей. Почему, мол, не доложили, могли предвидеть и то да сё. И уж кто-нибудь виноватым останется: так ведь заведено.

А с его-то стороны глубоким эгоизмом было этак безрассудно поступать, зная наши порядки. Но я лично не в накладе – от допросов увильнул: меня ведь вчера комендант к себе вызывал. Вот к нему я сейчас и проследую.

Захожу в его каморку: стены обклеены пенопластом, комендант за столом – ноги на столе. Окна занавешены, темно и пусто.

– Здравствуйте, я вот! Шум мешает?

– Мешает, – отзывается комендант, весьма раздражённый. – Проходи. Как дела?

– Да нормально вроде.

– Нормально, значит. Хорошо. А я вот другого мнения: жена на тебя жалуется, говорит, с проституткой любовь завёл?

– Да что вы, комендант, чушь какая?! Любовь! Мы же трахаемся с ней, как последние собаки! Ну при чём здесь любовь?!

– Ну, это у нас разрешается, коли невтерпёж совсем. А вот любовь с чужой – для всех! – женщиной – это безнравственность! Разлагаете ячейку, Человек!

– Да побойтесь бога, что вы?! У меня и в мыслях не было ничего разлагать! Просто справляю нужду как положено – вот и всё. Это жена вредничает опять – характер такой неспокойный!

– Господа нашего ты к этому делу не приобщай. А ещё жена с жалобой явиться – получишь за всё сразу. Так что побеседуй уж с ней, или тебе мало досталось в прошлом?

– Ну что вы, комендант, – я всё улажу. Ты меня знаешь (осклабившись и шутливо грозя коменданту пальцем)!

– Ну ладно-ладно (резко залаяв, как разбуженный пёс) – иди давай! Сейчас начнётся!

– Что начнётся-то?

– Война начнётся в южном регионе, прямая трансляция с горячих точек, комментирует известный артист, в прошлом – участник Голубой революции, в настоящем – министр обороны, Эрнест Ильич Гадич! Ясно?

– Ух ты! Понял – удаляюсь! – Снимая галантно кепи, низко кланяюсь. Комендант ухмыляется моей иронии и машет рукой, мол, вон пошёл.

***

Сегодня я узнал, как всё было (слушок прошёл). Негодяй Семён Понталыгин жил на предпоследнем этаже, где и я. Часто, не давая спать, над ним гремели костями и скрипели пружинами все кому не лень с тех пор как узнали о сожительствующих там двух лесбиянках. Отчего, я сначала решил, он и повесился: мужчина-то был нравственный – инженер всё-таки, не какой-то там.

Я был у них раз – в пресной комнатушке без пикантных подробностей. Две маленькие пухлые женщины, забитые и запуганные. Выплаканные глаза. Из окна их был виден отрезок неба – над козырьком другого общежития с разноцветными по вечерам окнами. Несколько оборванных деревец да двор с загнувшимся над песочницей мухомором.

Прошмыгнёт мимо редкий прохожий, провоет от голодной боли недобитая собака – всё хорошо, всё разнообразие. Кусок синей луны как праздник в конце дня, а зарница по утрам – точка солнца, пробивающаяся меж каменными глыбами дальних небылиц и небоскрёбов.

Не видать ведь здесь ни горизонтов, ни зенитов – всюду крепости да стены, а небо такое низкое и вечно облачное, что кажется, будто под колпаком мы все, каким блюда в ресторанах накрывают, а когда снимут – пар оттуда валит. Ну так и мы к небу взойдём в виде дыма, когда протухнем тут совсем.

Так вот, любящие эти девушки очень тихо выходили на работу, будто две соратницы по труду, никогда не привлекая внимания. Но как-то чмокнулись не под одеялом, а в тёмном углу парадной; да так, что и взасос потянуло.

Поблизости оказался комендант и тут же зарегистрировал происходящее. Но не по инструкции, а только в свой блокнот. И он был первым, кто устроил в их бедной хатке вопиющий разврат (называю, как теперь определено по факту), – и сам огородил от подозрений и прикрывал, стращая доносом.

Ну а теперь, по прибытии высших, лавчонку пришлось прикрыть, девочек разлучить: распределить по разным местам жительства и работы. А действия Понталыгина обосновать.

Тем злосчастным утром любимая супруга Понталыгина собрала вещи и уехала. «Куда?!», «Зачем?!», «Любовник!», «Сука!» – вопросы и догадки сокрушали Понталыгина, распустившего по щекам ручейки мужеских слёз. Опустив измученную голову в мятые, не убранные покрывалом простыни, он жадно вкушал оставшийся в них запах любимой женщины – ещё более любимой теперь, издалека.

Семён вызвал проститутку по обслуживанию высокообразованных клиентов, надеясь, что это поможет хоть немного. Но проститутка, имея на руках диплом об окончании госинститута, красотой при этом не отличалась, да к тому же была толста и неуклюжа – совсем не как его любушка.

Она опрокинулась на постель так неловко, что, не рассчитав, головою повисла с края. Но позы переменять не стала, не утруждая себя излишними движениями, и, раздвинув ноги, отдалась прям так.