страниц немного – в каждую вглядись!
В них различив лишь мерзости деяний,
душа сквозь ужас устремится ввысь,
пролив сосуд скудельный содержанья.
Пролив сосуд скудельный содержанья,
презрев «эго» смердящее на дне,
оставив «я» с грехом наедине,
душа вовне встречается с молчаньем.
И слова сокровенного звучанье
из бездны ожиданья будет ей —
душа, проникшись тайн в их глубине,
голубкой миру явится с признаньем:
– Он, претворенный из Себя в Себе,
непреходящий из судьбы в судьбе,
Он твари каждой пресуществованье;
как Сын, Он одесную сел Отца,
когда принес, пройдя путь до конца,
Добра и Зла иное толкованье.
Добра и зла иное толкованье —
Фаворский свет в долине забытья…
Кто у зеркал кривых небытия
Здесь слез не лил средь грез чередованья?
Сквозь миражи нас, странников, в изгнанье
несет по жизни утлая ладья —
средь плеска волн земного бытия,
вне берегов любви и состраданья…
В земле иной в иные берега
превоплощенная войдет река —
сны наяву пригрезятся однажды…
Сны сладостны, да горек вкус плодов —
всю горечь их с неутоленной жаждой
мы зачерпнем из тьмы в обрывки снов.
Мы зачерпнем из тьмы в обрывки снов
нездешний свет… Тот свет исполнит чашу
слез откровенья лишь по вере нашей —
по пробужденью каждый ли готов,
молясь смиренно, внять хуле врагов,
стремясь на свет за правдой вящей?
В час предрассветный сны и грезы слаще —
не слышит спящий, как гремит засов…
Встречай! Войдя неслышно и несмело,
душе печаль предстанет Дамой Белой
под звон венчальный всех колоколов…
Пред нею, скинув ветхие одежды,
бледнея, явим наготу Надежды,
но откровения не вспомним слов…
Но откровения не вспомним слов —
слова Любви в устах неизъяснимы;
чтоб жертвой стать невосполнимой,
Любовь приходит всем смертям назло.
Пусть под луною скорбно ремесло:
земным богам служить неутомимо —
лишь те сердца сольются воедино,
чьи уголья песками занесло.
Но если Слова прикровенна тайна,
как не грешить, не каясь непрестанно
и где искать спасенья от огня,
что жалит на пороге ожиданьем?
Пусть да пребудет Свет Восьмого Дня
за смутной к яви пробужденья гранью!
За смутной к яви пробужденья гранью,
из персти в бездну выскользнув сквозь страх,
у Врат Забвенья отрясая прах,
нагая та вернется из изгнанья.
И как ни тяжко в скорби пониманье,
что время вышло каяться в грехах,
взлетают «pro» и «contra» на весах —
какой же стыд хранят воспоминанья!
Тем видится ясней в печали многой
дорога от порога до порога —
путь восхожденья до паденья ниц, —
отринутым… низвергнутым десницей
не отвернуть… не спрятать свои лица,
очнувшись там – вне сумрака границ.
Очнувшись там – вне сумрака границ,
где строй небес не заслоняют грёзы,
как отпустить, смежая веки, слезы
из заточенья в омутах глазниц,
не выдав тайны трепетом ресниц,
молчаньем уст все заключив вопросы?..
Иных миров шумят так близко грозы,
горят сполохи яркие зарниц.
Всё уже путь… всё лествица короче…
Над бездной в бездне радуга легла.
Да не застит глаза земная мгла —
так близок Ты воочью, Авва Отче,
для вглубь тебя распахнутых зениц
вовне уюта склепов и гробниц!
Вовне уюта склепов и гробниц,
где лица так светлы и безпечальны,
разоблачимся пред величьем тайны,
оставив струпья в складках власяниц.
Влачатся вереницы колесниц —
грядущего в былое путь недальний, —
пути исповедимы изначально,
случаен только облик у возниц.
Лишь нетерпенья брачные кареты
спешат к невестам, в белое одетым,
томящимся на дольнем берегу.
Наряды белые исчезнут в водах леты —
