– Мы, собственно, так и не узнали у вас утром, – изрек наконец Нусинген, – что за роли нам… м-м, светят. Неужели вот эти? – Он брезгливо показал на униформу.
– Конечно, товарищ Нусинов, – подтвердил Герман. – А что вас смущает?
Тот пожал плечами:
– Да как-то вот неохота даже надевать такую форму, а не то что играть в ней…
– Это почему же? – изумился Герман.
– Сами знаете, – вяло сказал Растиньяк. – Как раз когда об этом столько говорят, порицают таких людей, мы их, значит, будем исполнять…
– Так именно сейчас и самое время! – сказал Герман. – Это как никогда актуально. Или вы предлагаете советским кинематографистам закрывать глаза на подобные явления нашего недавнего прошлого?
– Нет, ну почему же, – смутился Растиньяк. – Но только лично я…
– А, понимаю, – перебил Герман. – Лично вы хотите играть только мармеладных и карамельных героев. Сладких принцев и нежных младенцев.
Нусинген негромко хрюкнул.
– Ну, а вы, Нусинов? – покосился на него Герман. – Тоже, значит, придерживаетесь такого чистоплюйства? Для актерской профессии, сразу замечу вам, чистоплюйство вреднее, нежели что-либо еще…
– Да нет, отчего же, – пробормотал Нусинген и посмотрел на приятеля. – Пожалуй, мы согласны… – толкнул он локтем Растиньяка.
– Конечно, – подтвердил тот, вздыхая.
– Ну и отлично, – обрадовался Герман. – И не надо таких кислых мин. Вам же чрезвычайно повезло. Кстати, отрицательных персонажей публика запоминает гораздо лучше.
– Правда? – немного оживился Растиньяк.
– Ну конечно! – крикнул Герман. – Так что, вы в деле?
– В деле, – сказал Нусинген.
Герман пожал обоим приятелям руки:
– Тогда поехали.
– Куда? – спросил Растиньяк.
– К Хучраю, разумеется. Только переоденьтесь сначала.
– То есть мы сразу должны будем сейчас войти перед ним в образ? – уточнил Нусинген.
– Нет, товарищи, – покачал Герман головой, – в образ вы должны войти сразу, как переоблачитесь в данную форму.
– А товарищ Хучрай скоро подойдет? – поинтересовался Растиньяк, расстегивая свою рубашку.
– К нему мы сами поедем, – усмехнулся Герман.
Когда студенты переоделись, Герман провел с ними подробнейший инструктаж. Он предусмотрел, кажется, все возможные реакции Хучрая и не успокоился, пока у приятелей не стали от зубов отскакивать чеканные формулировки.
– И помните, – продолжал увещевать Герман по дороге к мосфильмовскому гаражу, – Хучрай у нас сам – изрядный актер. Вы сейчас в этом убедитесь. Он на полном серьезе будет изображать перед вами жертву.
– Вы хотите сказать, что он будет изображать безвинно арестованного человека? – уточнил Растиньяк.
– Да, разумеется, – подтвердил Герман.
– А зачем тогда такой тон? – недовольно спросил Нусинген. – Товарищ Хучрай будет ведь играть пострадавшего от культа личности, а вы так о нем говорите…
– Просто я в восторге от изумительной игры нашего дорогого Хучрая! – воскликнул Герман. – Он так это всегда изображает, что и впрямь можно поверить в его импровизации… Но мы-то с вами знаем, – Графов подмигнул студентам, – что это не по-настоящему. Не путайте, стало быть, жизнь со сценой, это вам тоже хороший урок, – нравоучительно закончил он.
– Однако исполнять мы должны так, словно находимся не на сцене, а в жизни, – вставил Растиньяк.
– Это само собой, – сказал Герман. – Заодно поучитесь у Хучрая… Ох, я воображаю, какое он вам представление устроит! – Графов даже зажмурился от блаженства. – Вот увидите, он будет рыдать, умолять, вырываться, твердить: «Этого не может быть, этого не может быть…» Но вы ему не поддавайтесь. Помните, его цель – заставить вас расколоться. И если он не сумеет этого сделать, то автоматически зачислит вас в актерский состав картины.
