– Беда! Германы вже в Александровску!
– Шо робыть, Нестор?
Все новые и новые телеги въезжали во двор. Гул нарастал.
– Скажы им, Нестор! – прошептал Лашкевич. – Ждуть люды!
Махно ошалело смотрел на огни. Потом начал мелко дергаться, на губах выступила пена. Хлопцы затащили его обратно в зал, уложили на кушетку. Приступ дугой выгибал тело Нестора, четверо черногвардейцев едва удерживали его.
– Голову держи!.. Голову!..
Щусь вышел на балкон.
– Люды! – прокричал он. – Нестор Ивановыч за всех за нас мучается! Его лихоманка трясет от людского горя! Но он – с нами! Только хай трохи отдохне та сыл наберется! А пока… пока – ховайте оружие и ждите наказ Нестора! Он знает, як германа прогнать! Ждить его слова!..
Нестор же постепенно затихал в руках хлопцев. Испуганный Юрко Черниговский вытирал сдернутой со стола скатертью мокрое лицо командира.
– До матери його отвезем, – сказал Лашкевич. – Завтра ему полегчае.
Нестор проснулся в своей хате на полатях, с полотенцем на голове. Было раннее утро. Мать сидела рядом, жалостливо глядя на сына. Так некогда сидела она подле избитого конюхом подростка, утешая его и уча жизни. Только теперь мать – усталая седая старуха, а Нестор – в летах, многое повидавший мужик, изрядно этой самой жизнью помятый. Открыв глаза, он молча смотрел в потолок.
Евдокия Матвеевна сняла с его головы высохшее полотенце. Вздохнула.
– Не надо так убываться, сынка. Все возвернеться на свое место. И Настя найдеться, и дитя… Побережы себе. Он як похудав, як писля тюрьмы.
Махно не отвечал.
– Ты ж из запорожськых козакив. И в полон нас бралы, и былы, и мучилы. Все перенеслы, все перетерпилы… И про тебе люды кажуть: настоящий козак. Надеются на тебе…
Но Нестор продолжал молчать.
За окнами раздались звуки подъехавшей коляски, возбужденные голоса, конское ржание.
Мать встревоженно вскинулась, но Махно оставался ко всему безучастен.
Щусь, Сашко Лепетченко и братья Нестора – Омельян, Карпо и Григорий вошли в хату.
– Нестор, германцы близко! – закричал Щусь. – Уже в Новосельцах… Собирайся!
Махно безмолвно смотрел на вошедших.
– А вы? – спросила Евдокия Матвеевна у сыновей. – Вы тоже з Нестором?
– Та ни, мамо. Кажуть, германци старых не трогають, – ответил Карпо. – У нас до того ще й дитей куча, а Омельян – инвалид…
– А Гришка?
– Вин десь на хуторах скрыется.
– Скорише! – торопил Федос.
Хлопцы взяли Махно под руки, повели к двери.
– Стойте! – Омельян надел на Нестора плечевой ремень с тяжелым маузером. – А то шо люды скажуть! Нестор Махно – и без оружия. Нельзя!
Они вывели безвольного Махно во двор, к тачанке, усадили на заднее сиденье. Щусь сел рядом, поддерживал его. За кучера был Лепетченко.
– Трогай!
Тачанка и конные тронулись.
– Пидождить, – поднял руку Нестор, обернулся к матери, слабым голосом попросил: – Мамо, як Настя вернется, пригрейте коло себя. И Вадимку, сына мого. Побережить их!
– Та як же! Дочка ж! Внук! Не сумлевайся! – ответила Евдокия Матвеевна.
– Они вернутся! – убежденно сказал Нестор и сник, склонился на плечо Щуся.
Евдокия Матвеевна, а вместе с нею и сыновья (кроме Григория, который поехал вместе с Нестором) смотрели вслед тачанке. Старуха несколько раз перекрестила пыль, что столбом вилась за растворяющимися вдали всадниками.
Нестор открыл глаза, долго смотрел на дорогу. Снова задремал…
Скрылось вдали Гуляйполе, исчезли верхушки тополей… Промелькнул еще какой-то небольшой хуторок и исчез за завесой степной пыли.
