Как же мне сложно было писать сочинения. Это она недовольная, это она, как мне думалось, злая. А она просто сердилась на меня из-за того, что я не могла написать сочинение сама.
Как же хотелось спать.
Веки действительно становятся «трёхэтажными», когда хочется спать, по крайней мере у калмыков).
Мама как будто ко мне не была нежной. Я помню, что даже самые милые моменты она как-то срезала. В отношении меня (мне так всё время казалось).
Переосмысливаю её всю. Характер, привычки, всё, что я помню.
Мой первый класс. Нужно сделать домашнее задание – выучить части слова.
Я до того не въезжала, что получила по башке. Я тупая. Слезы капали прямо на страницу, над которой я сидела час. И я увидела ещё, что она расстроена. Мама.
Утром уже в школе я смотрю на эту же страницу и слышу голос учительницы: «Так! Части слова?». И это звучит для меня как заклинание, в прямом смысле слова. Я выпаливаю с места: «Приставка, корень, суффикс, окончание!». Я знаю, что говорю.
Получается, урок выучила «на зубок», но были слёзы и нервы. Плюс по голове дали.
И такие вещи, оказывается, тебя формируют. Ты становишься человеком какого-то типа – позитивным или негативным, или просто тревожным. Я, видимо, стала тревожной в пассивной стадии.
Но как же было, чёрт, сложно.
И спать как хотелось.
Жить – сложно. Жизнь не сладкая. Такие мысли.
Пэй Мэй в «Убить Билла» бьёт Беатрикс палкой, когда у неё не получается пробить доску с короткого расстояния. Так что мама мне помогала, как Пэй Мэй. Хаха.
Так странно. Мама теперь может быть хоть кем.
Посмотришь интервью с Людмилой Улицкой и думаешь, а ведь вполне возможно такое, что мама стала бы похожей на женщину с таким же низким голосом, с навсегда короткой стрижкой, или на актрису с фигурой девочки, ну ту, как её зовут, не помню, американскую актрису.
А может быть, мама со своими братьями и сёстрами сделала бы что-то для рода, какой-то семейный ритуал, который стал бы общим праздником. И мы бы с мамой стали общаться реже или, наоборот, чаще.
Я все время думаю о том, какими были бы наши отношения. Я ведь дочь, которая «профакалась». По крайней мере я так себя чувствую.
Стоп англицизмам.
У меня комплекс провинившегося ребёнка. Да.
Как-то живу.
Сейчас почему-то подумалось, что истории, которые рассказываю о маме людям – это фильм. Неснятый фильм.
Сейчас почему-то подумалось ещё, что в кино только Квентин Тарантино и прав.
Хотя.
Узнаешь как-то вдруг из статьи, чем занимается Мартин Скорсезе, и начнёшь думать, что только Мартин Скорсезе и прав. А чем он занимается? Он сохраняет редкие фильмы, создаёт фонд, ищет старые ленты. Я с большим интересом этим занималась бы тоже. Только не знаю, с чего начать.
I’ll tell you what. Старт англицизмам.
Я помню вот что. Я стою возле входа на стафф. Я работаю официантом в «Планете суши: Звездочка». И мне нужно вымыть руки. Я иду в то место, которое официанты называют stuff. Там можно поесть, отдохнуть, потрещать. Когда я подхожу к дверям, я нечаянно подслушиваю разговор моей сестры по телефону – она сидит там. Моя сестра работала в ресторане, она меня туда и устроила, я была второкурсницей. Я в детстве часто подслушивала её разговоры. С одноклассницей, например, они говорили о поцелуях.
Наверное, я хотела жить в каком-то фильме, или играть в какую-то игру.
Это грех, что я подслушивала?
Наверное, да.
Ну, в тот раз в ресторане я не специально. Стоя у двери, я услышала, как моя сестра расстроенно говорит в трубку (одновременно она что-то убирает у себя с подола): «Не хочет работать». Я понимаю, что это она обо мне, и она абсолютно права. Сейчас, если бы я могла вернуться в то время, я бы сказала себе: «Радуйся, что мама хочет знать, как твои дела. Радуйся».
