мерцая мертвым бледным сплавом,
к густой и черной вуалетке…
Аудашу пронзил леденящий холод, она отпрянула от окна. А спустя мгновение, когда снова прильнула к нему, Мечта самоубийцы, Мера Мер – Со-мерть уже скрывалась из виду, над нею за спиной медленно раскачивалась чёрная хоругвь с подобием розы из двух листков трилистника-клевера, приносящих удачу.
Смиренно, соразмерно появилась за Смертью Умер-енность, напомнила о золотой середине. Всему отпущена своя мера, у меры свой хронометр (или хрономер, времямер?), свои водные часы вместо песочных, и мера переливается из полного в порожнее, из пустого в полное до краёв. Мера мира, безмерность, неумеренность и соразмерность его. Золотая середина, золотое сечение, но и aurea mediocritas – золотая посредственность. Разве у золота существует серый оттенок? Если только оно стоит между серебром и бронзой, которые бросают на него свой отсвет.
Так вот каков ты, Деus ex machina, бог из машины с затемненными стёклами, не Деус, но Демонус. А кто еще может выскочить из машины? Диявол: Дея и воля. На цепи у него сладкая парочка Влюбленных. Голы они, как соколы, ибо богаты любовью. И Деус Дияволyс ими помыкает. Любящие сердца – точка не Архимеда, а Бафомета в космосе, он пафосно отталкивается от нее, чтобы вертеть миром вопреки здравому смыслу. Слабое, уязвимое место есть любящее, а также благородное сердце. Через него все беды человечества. Но через него и будет спасение. Так что, Диявол, ты сам кузнец своих цепей.
Ляля мрачно посмотрела на сию мрачную голограмму и отвернулась:
– Не пойду!
Демонус презрительно ухмыльнулся. Зато завопили заложники:
– У-у-у, ради нас! Мы же ни в чем не виноваты! Мы просто не знали.
На Лялю набросилось Милосердие, Сострадание, Самопожертвование с кинжалами, шприцами и стали терзать её сердце. По воздуху подплыл кубок в форме юдоли. Она отпила из него и повеселела, тряхнула головой:
– Я не справлюсь. Но пришлю вам подмогу.
С соседней Башни кто-то метнул камень из катапульты и кинулся вниз головой. Ляля едва успела увернуться от удара. Сзади подплыл Нептун и нацелился в нее трезубцем. Но затем снова нырнул в пучину.
И даже обнаженная Венера, чья красота – полнота меры прекрасного, помнит о мере, зачерпывая и переливая из кувшина в кувшин. Поэтому над ней сияет пленительная Звезда, которой дано всё пленять и пленить.
Даже не двуличная, а Трехликая в знак верности прошлому своего астрального рода, Луна ревниво затмила самую яркую Звезду. И в упоении стала внимать вытью триглавых псов и одинокого волка и любоваться хождением по карнизам лунатиков и… лунатиц, о, чудный цирк! Лунатица в накидке цвета лунного камня незаметно проходит ночью в подвалы банка, подходит к сейфу, набирает код лунь-нуль-лунь-нуль-лунь-null>2=ничто, сейф легко открывается сам, из его зева вытекает река крови плодородного полнолуния. Теперь на лунном трилике можно было различить зыбкую улыбь.
Старк Ярило затмил Луну пуще, чем та секунду назад затмила Звезду. Сияние его обжигало, слепило глаза. Разве можно увидеть лицо Солнца? Солнцелицо. Оно мелькает в каждом луче: атлетом с колчаном лучей и лирой, младенцем на белом коне, колесничим, правящим квадригой лошадей, царицей амазонок в круженье кружевном светил или просто отражением на воде. Ляля зажмурилась, ослеплённая этим молниеносным калейдоскопом. А когда открыла глаза, полномочия уже принял старк
