Хока - страница 24

– Это же чертова мать! Я слыхивала про нее. Силища, говорят, в ней большая и неведомая. И что любые желания может исполнять, надо только поливать ее кровью.

Матушка Евгения кивала головой.

– Грех это, – сказала она, – с нечистыми договор заключать придется.

– Ну и заключу, – ответила девушка, – не такая это высокая плата за наше счастье, и крови не жалко!

Старушка порылась у себя в небогатом скарбе и извлекла на свет книгу, в железе, замотанную в тряпки.

– Вот, – она протянула книгу Дуняше, – в ней все написано, что надо делать. Я-то ее и не читала. Пусть господь меня простит, может, я, что и не так делаю. А то, что ты задумала – тоже большой грех.

Странница глубоко вздохнула и ушла по дорогам, ведомым только ей и Богу.

Немного времени прошло, и Дуняша повеселела. Стала выходить из своей светелки. Вроде бы все стало, как прежде, а все равно, не так как-то.

Другой девушка стала: и она и не она. В характере ее появилось то, чего отродясь в ней не было. Свою кошку любимую замечать перестала. Как-то дворовая девка кипятком ошпарилась, Дуняша мимо проходила, лишь сказала:

– Бестолковая какая.

В другое время и пожалела и полечила бы. И походка изменилась у Дуняши и, даже, голос грубее стал.

Дивились братья переменам сестрицы. Думали, что из-за того случая.

Куприянов старший стал подумывать, что б замуж ее отдать за Андрейку. И Дуняше хорошо, и добро можно попридержать, если Андрейку при себе оставить.

Пока решался Иван Тимофеич, заметил, что сестрица то его понесла! Живот растет, а она гоголем ходит, вроде как при мужике законном.

Еще больше удивлялась дворня, что Куприяновы вроде и не замечали сестрицыного позора, а, напротив, были с ней приветливы и добры. И Андрейка в дом вхож стал. То батогами били, а то в палати пускают.

И сам Андрейка, возлюбленный Дуняши, перемену заметил. То, что братья переменились к нему, еще не так удивляло, как-то, что его любушку подменили.

Придет к ней, посидит, посмотрит на нее, послушает, нет, не она это.

Вроде счастье их не за горами, а душа не поет, не радуется. Сны плохие ему сниться стали: будто идут они вдвоем, за руки держатся, и, вдруг, земля разверзается, и Дуняша вниз падает. Держит ее Андрейка за руку, поднять старается, но рука соскальзывает, и летит она вниз. Андрейка смотрит, а там, внизу, пламя адово. И еще слышит он хохот Дуняши, страшный такой.

Однажды говорит Андрейка, глядя на Дуняшу:

– А отчего у тебя все руки поранены? К той ранке, что давеча была, смотрю, новые добавились.

– Не твое дело, – холодно ответила девушка.

Он аж обомлел:

– Любимая, ты ли это? А ежели ты, то где ж любовь твоя? Что с тобой сталось? Вспомни, Дуняша, что ты мне сказала в ту самую ночь?

Дуняша посмотрела на него, глаза стали добрыми, прежними, из них потекли слезы.

– Не плачь, милая, – обнял ее парень. – Я же вижу, что с тобой что-то случилось, расскажи мне, любушка моя, вместе мы все сможем, со всем справимся и жить будем счастливо и сына растить.

– Дочку, – всхлипывая, сказала Дуня.

– А и дочка тоже хорошо, будут у нас и дочки и сыновья, и много-много.

Дуня прижалась к нему ласково и застенчиво, как раньше. Андрейка почувствовал: вернулась к нему прежняя его Дуняша. Он целовал ее, замирая от счастья, загребая в охапку ее плечики.

– Никому тебя не отдам, – шептал он ей на ушко.

– Дунюшка, венчаться надо, – говорил Андрейка, гладя ее по волосам, – дите родится незаконным. Братья только твоего согласия ждут. Что ж ты медлишь, ладушка моя?