– Как?
– Вот так.
– А что с ней случилось?
– Почки накрылись. Она мне, кстати, всё рассказала.
Юля присела, но не от боли – от ужаса.
– Что она тебе рассказала?
– Да всё– про панночку, про икону, про твоего начальника, про собаку. Про Петьку.
Выдернув шприц, сестра рассмеялась.
– Ну, вы и дуры конченные. Совсем с ума посходили.
– Зачем она это сделала?– повернувшись, спросила Юля. В её глазах колыхались слёзы. Светка, смеясь, надвинула на иглу колпачок.
– Она ведь в бреду была. Ну, точнее, в полубреду. Потом вдруг опомнилась, заорала: « Ой, что я сделала! Теперь ведьма тебя убьёт!» Короче, дурдом на выезде, да и только.
– Света, зайди ко мне, пожалуйста, на минуту, когда закончишь,– сдавленным голосом попросила Юля, сев на кровать. Медсестра, сказав, что делать ей больше нечего, кроме как навещать психбольных, уцокала в процедурный.
Чайник давно вскипел. Только Кременцовой было уж не до кофе. Она сидела, будто пришибленная. Вошла внутривенщица. Ей пришлось дважды попросить пациентку лечь и поднять рукав. На её вопрос относительно самочувствия, Кременцова дала ответ с четвертого раза.
– Спасибо, лучше.
– Руку не щипет?
– Нет.
Зафиксировав иглу пластырем, внутривенщица удалилась. Через сорок минут привезли обед. Так как Кременцова не выразила желания отказаться, разносчица, заняв собой полпалаты, водрузила на стол три грязных тарелки с какой-то гадостью и ушла, ворча, что здесь не прокуратура, где можно и помолчать, когда к тебе обращаются. Гадость ещё дымилась ,когда опять прицокала Светка. На этот раз она цокала не так громко, поскольку туфли были другие. Сняла она и розовые штаны, заменив их джинсовой юбкой почти до пяток. Вместо косоворотки надела черную кофту. Переменился и взгляд её: был насмешливым, стал растерянным. Но, увидев, что капельница закончилась, она машинально выдернула иглу из юлькиной вены, перелепила пластырь на ранку.
– Лежи, не дёргайся! Согни руку.
Потом она уселась на стул.
– Анька умерла?– догадалась Юлька. Ответом ей был кивок. Молчание длилось долго. Юлька не отрывала взгляда от потолка. Он не расплывался и не мутнел, хотя Юлька знала, что жить ей более незачем, да и умирать не имеет смысла. Вечность– отравлена. Медсестра глядела в окно. Пришла внутривенщица. Поблагодарив Светку, унесла капельницу.
– Она была там, у Аньки,– сказала Светка.
– Кто? Рыжая?
Светка покосилась на дверь. Потом с какой-то мольбой уставилась на Кременцову.
– Ты ее видела что ли?-спросила та.
– Я…
Ещё один взгляд на дверь, и– скороговорка:
– Я шла сейчас к проходной по скверику– тут, за корпусом, где служебный вход– скверик, а за ним, слева, реанимация– иду, вижу: двери открыты…
– В реанимации?
– Да, да, да! Я остановилась от удивления. Вдруг смотрю-из реанимации выбегает собака! Большая, рыжая. Огляделась по сторонам, и– за пищеблок шнырь! Меня она не увидела за деревьями. Я влетаю в реанимацию, там– такое! Стол опрокинут, стул опрокинут, телефон на полу, капельница там же, разбитая, медсестры след простыл, Анька– скрюченная, не дышит! Глаза– открыты, и так глядят, что я чуть не сдохла! За телефон берусь– … , провод оборван! Тут прибегают сестра и врач из административного корпуса…
– Что сказала сестра?– перебила Юлька.
– Да что сказала! Сижу,сказала, около Анечки, вдруг врывается псина, и – на меня! Я еле успела выскочить! Административный корпус был ближе, я в него и помчалась. Вот, что сказала.
