Как в клети совсем светло стало, Агна погасила лучины. Не знала, чем себя и занять. К окну подходила, выглядывала, да только, кроме клочка неба да высокой городни из толстых вязовых колод, ничего и не видела. Тогда неутешно на лавку опускалась, кладя ладонь на рукоять, что спрятана были в складках платья, на дверь запертую смотрела, слушая зыбкую тишину — чернавки уж все разошлись, поутренничав, по делам своим, к ней не заходили, и Агна поняла, что неспроста — видать, приказали. Как ещё замок на дверь не повесили. Да куда оно побежит? Тут в самом тереме заблудишься, один детинец чего стоит, огромный со стенами дубовыми в два ряда, башнями высокими — не так просто пройти мимо стражников. Родной Збрутич — не маленькое княжество, а против Роудука и не поставишь. Стены массивные так и давили, хоть отстроен, видно, не так уж давно — по срубкам, ещё не иссушенным солнцем, не почерневшим от времени. Неприветливые были стены, а может, отвыкла она от хором высоких сумрачных — всё на воле да на земле. Когда за дверью шаги торопливые гулкие послышались, княжна так и вспорхнула с лавки, вытягиваясь тетивой, да напрасно — чернавка пришла. Из разговора вчерашнего помнила имя её — Катая. Та, что раздосадована шибко была её появлением.
— На, вот, — едва ли не бросила на стол яства, что принесла, плошки глиняные так и грохнули, — с тобой не хватало мне ещё возиться, — буркнула она, хмуря тонкие брови.
Едва Агна стерпела слова резкие — проучить бы за дерзость, да с чего с той взять — каковы хозяева таковы и слуги. А она тут даже не гостья.
— Забери всё и унеси.
Та только подбоченилась, сузив в гневе и без того раскосые глаза.
— Сама и уноси, — хмыкнула, — будет ещё тут нос воротить, не получишь ни крошки до самого вечера, раз не голодная, — развернулась и назад к двери пошла.
Агна было спохватилась, да одёрнула себя — не станет ничего выведывать. Подождёт. Хотя княжичи явно не торопились звать её. И уж мысли стали вкрадываться разные, мельтешить — не забыли ли о ней? Да только как мелькнули в памяти глаза сумрачные стылые княжича старшего, сомнения вмиг рассеялись — нет, этот не забудет, всю душу выпотрошит, а своё получит. Но и Агна не так проста, как думают они, только девка она и есть девка — на скамью и под подол, а там докажи, кто смел. А потому оружие то, зуб острый, что висел на поясе, одной-единственной защитой ей был.
Время текло медленно, и казалось, уж обедня скоро — до того невыносимо стало ожидание, внутри дрожало и сжималось всё от предчувствия дурного, хоть в пору самой иди и требуй поскорее со всем разобраться. Как раздался грохот шагов — не ступал, а бежал кто-то. В дверь просунулась светлая голова о́трока.
— Заходи уже, — сердито велела Агна, закрывая войлок окошка.
— Велено мне тебя привести, — виновато склонил голову, смотря смущённо, и негодование, что растравлено было ожиданием тягучим, улетучилось разом.
— Кем велено? — на всякий случай уточнила Агна, проходя к выходу.
— Княжичем Анара́дом.
—А тебя-то как нарекли родичи? — посмотрела ему в лицо, подходя ближе.
Отрок рослым оказался — едва не с ней вровень, вырастит юношей удалым.
— Нет у меня родичей, — буркнул он, разворачиваясь, спеша разговор зародившийся скорее прервать. — А зовут меня Грошко.
— Так были же?
Отрок через плечо обернулся, пронизывая ясными голубыми глазами, которые тут же погасли, будто замутились воспоминаниями.
