Я столкнулся с ним на пороге избы и выслушал нелицеприятные слова в адрес студентов, как паразитов, пролезающих в профессорское жилище. Стиснув зубы, я примирился с таким соседством и старался ничем не выдать свое отношение к этому ворчливому чудаку. Вчера за ужином из вежливости я поделился с ним провиантом, направленным маменькой, он смягчился и утром даже не бросил в мою сторону привычного гневного взгляда. Казалось, жизнь налаживается, через день должен прибыть профессор, да и больные, как за ужином сказал разгорячившийся от французского вина Кузьмич, идут на поправку. Появилась надежда, что совсем недавно скоро нас распустят или отправят на практику в столицу. Однако, сегодня к обеду, на третий день моего пребывания, вышла неувязочка.
– Позвольте. Вы, как порядочный человек обязаны уступить мне комнату. – Говорила единственная студентка, затесавшаяся в мужской «монастырь».
– Я занимаю комнату по праву. Тем более, уже два дня как её обжил и вещи разложил.
– Но!
– Почему я должен уступать место той, которую вообще сюда не звали? Профессор выбрал наиболее способных студентов, в которых видит перспективу. – Отрезал я.
Остальные грызли гранит науки в стенах университета, рискуя окончить его без рекомендаций и с более низкими отметками.
А эта Прасковья у меня в печенках сидит… Слишком вездесуща, слишком активна. С толстенной косой перевязанной лентой, упрямо переброшенной через плечо. А ленты-то каждый день разные, как и её настроение. Хотя, наверное, сейчас я это со злости. Иногда она меня восхищает. Не каждый мужик может похвастаться её упорством и знаниями. А ещё красива: ростом на палец ниже меня, плотная – кровь с молоком. Глаза большие, выразительные, да и в отличие от большинства барышень, эта же, не смущаясь, одевалась в штаны и сапоги на мужской манер. Сила в ней чувствовалась… Но её пышный бюст, усыпанный рюшей и каменьями, четкая талия, переходящая в плавные очертания низа, не позволяли воспринимать её наравне со студентами мужского полу.
Взгляд каждый раз цеплялся за неподобающие места, смущая и вырывая из нутра бурю возмущений её дерзостью в одежде.
Она перекинула русую косу на другое плечо одним движением головы, и решительно на меня посмотрела.
– Настоятельно прошу вас, все же оставить комнату. – Снова за свое!
– Вы очень находчивы, милостивая государыня. Давить на честь и благородство, прибыв позже назначенного срока... Выдвигать требования только потому, что вам самовольно вздумалось приехать сюда? Не находите это низким?
– Позвольте! Вы мужчина! Вам не составит труда расположиться с остальными.
– Вы имеете ввиду в землянках? О, нет! Те, кто приехал до вас, вместе со мной и там поселился, – уже имели честь быть покусаными земляными блохами! Разрешите предложить Вам, барышня, лично осчастливить одно из этих жилищ, если считаете их приемлемыми для того, чтобы отправлять туда вашего покорного слугу. — Съязвил я не удержавшись. Она сейчас так яростно дышала, что казалось вот – вот, эти мелкие многочисленные пуговички, идущие вниз от глухого воротника – стойки через до предела обтянутую тканью грудь, не выдержат и пулями разлетятся в стороны, при её очередном глубоком, яростном вздохе. Я даже опасливо покосился на них.
– Да как вы смеете так смотреть на меня! Взбесилась пуще прежнего незванная гостья, претендующая на жилье, отвесив мне оплеуху.
