Холспик. Том 1 - страница 8

Замешательство продлилось ещё несколько секунд, прежде чем в глазах проступило осознание. Девушка усмехнулась.

─ Тебе надо – ты и узнавай. Я… ─ она запнулась. ─ Ой. Мне пора. Поговорим когда-нибудь. Развлекайся, Рей.

Затухающие светильники в деревне ознаменовали последние часы вечера очередной весны. Спокойная тишь позволила забыть о нужде поставлять ресурсы столице на военное дело, хотя бы во сне, и только сверчки фоновым шумом стрекотали в тандеме с ветром, ласкающим листья деревьев и цветов в садах.

И так и было первые несколько часов, пока в дальней части деревни не послышался чей-то крик, быстро оборвавшийся через мгновенье. Люди понемногу начали просыпаться, и, один за другим, в домах посеялась паника. Ужасным топотом зазвучали копыта нескольких лошадей, несущихся в деревню.

В какой-то момент разбойники добрались до крайнего обветшалого, кажущегося заброшенным, дома. В поисках полезной добычи, они врывались в разные комнаты, в каждой из которых ураганным беспорядком лежали вещи, не подходящие по назначению или стилю к предполагаемой комнате.

Зайдя в одну из спален, мародёры нашли ребёнка с лисьими ушами и четырьмя хвостами. На звук обыска он не реагировал, спал мёртвым сном. Когда находку оценивать пришёл главарь, было решено продать мальчика на аукционе. Судя по виду, лис был не обычный ─ это был дзинко. А за таких всегда хорошо платили, особенно в детском возрасте. Дитя схватили и посадили в клетку.

Проснулся лисёнок уже на складе. После продажи на него надели ошейник из какого-то тёмного металла, иногда отдававшего перламутровым блеском. На время удержания узник подвергался издевательствам от обожающего редкие экземпляры аукциониста.

Мальчик несколько месяцев перепродавался разным людям, пока в конце концов не попал к Исаму Маста, в одноимённое поместье.

У лиса спросили его имя и, узнав, выковали именную бирку, на коей было написано: «Леон». В поместье рыжеволосому мальчику было суждено выполнять грязную работу и подвергаться не меньшим издевательствам, лишь в большем количестве, чем на аукционе, ввиду презрения людей к зверолюдям.

Так продолжалось четыре года. Над молодым дзинко, чью силу сдерживал ошейник, потешались жестокие хозяева и не менее жестокие слуги и дети, взращённые таким же поведением по подобию, пока тот не мог дать отпор, вынужденный терпеть издевательства.

Однако поздней летней ночью, почувствовав, что сквозь годы беспрестанных попыток освободиться на ошейнике появилась трещина после очередной взбучки, он подумал, что если в ещё разок ударить по ней чем-то достаточно сильно, сдерживающий силы ограничитель расколется.

Вернувшись в камеру, Леон вновь подобрал уже до боли знакомый небольшой осколок стены с заострённой гранью ─ кусок старого кирпича в камере.

Сквозь страх поранить самого себя, как и раньше, он ударил по замку, но без толку. Однако, ведомый мнимой надеждой, юноша продолжал бить по трещине снова и снова, ночами напролёт, сменяя осколок за осколком.

Наконец, ослабленный спустя годы непрерывного использования, ошейник сломался. Дзинко почувствовал невероятный прилив сил, будто в него впрыснули с десяток доз адреналина. В воздухе повсюду начали появляться голубым ореолом огоньки разного размера. От воодушевления лиса всего распирало изнутри жаждой действовать. Вспоминая, что с ним приключилось за все годы пыток, воодушевление и радость освобождения сменила ненависть. Понемногу его хвосты начали раздваиваться, а оболочка приятных голубых огоньков омерзительно разъедалась, раскрывая что-то, по цвету напоминающее кровь.