Первым в его списке был переулок Строителей, где пропала Жучка. Дверь ему открыл пожилой мужчина, с лицом, изборожденным морщинами, как карта старых дорог, и глазами, полными тихой, застарелой печали. Это был Семен Аркадьевич, хозяин пропавшей собаки.
– Проходите, молодой человек, – сказал он, пропуская Максима в маленькую, скромно обставленную квартиру, где пахло валокордином и чем-то еще, неуловимо-грустным, как запах старых фотографий. – Только вот радости у нас мало. Жученька наша… как сквозь землю провалилась.
Максим выразил сочувствие, объяснил, что он из газеты и хотел бы узнать подробности. Семен Аркадьевич усадил его на старый, просиженный диван, а сам сел напротив, на шаткий стул.
– Да что тут рассказывать… – он вздохнул. – Вышла погулять во двор, как обычно. Я с балкона смотрел. Она покрутилась, дела свои сделала, и вроде как к подъезду направилась. Я отвернулся на минутку, чайник на плите засвистел. А когда снова выглянул – ее уже нет. Искали везде – и по дворам, и по подвалам. Как корова языком слизала.
– А вы не замечали ничего странного перед ее исчезновением? – спросил Максим. – Может, она вела себя как-то необычно? Болела?
Семен Аркадьевич нахмурился, задумался.
– Да нет, вроде здорова была. Веселая, как всегда. Хотя… – он потер лоб. – Знаете, за день-два до этого она какой-то вялой стала. Апатичной, что ли. Обычно с утра скачет, хвостом виляет, гулять просится. А тут лежит себе на коврике, и носом не поведет. Ела плохо. Я уж думал, не заболела ли. А потом вроде как ожила немного, перед тем как… исчезнуть.
– Апатия, говорите? – Максим сделал пометку в блокноте. – А вы сами, или кто-то из ваших близких, не испытывали ничего подобного? Усталость, равнодушие?
Семен Аркадьевич посмотрел на него с удивлением.
– Да вроде нет… Хотя, знаете, жена моя, Клавдия, она тоже как-то… притихла в те дни. Обычно она у меня говорунья, а тут молчит все больше, телевизор смотрит, и как будто не видит ничего. Я думал, погода, давление скачет. У нас, стариков, это часто бывает.
Максим кивнул. Он показал Семену Аркадьевичу листок с объявлением.
– Скажите, а вот этот рисунок… Вы не знаете, кто его мог нацарапать? Это не вы?
Хозяин Жучки взял листок, поднес его ближе к глазам.
– Рисунок? – он удивленно посмотрел на искаженный собачий силуэт. – Нет, не я. И не Клавдия, она у меня вообще рисовать не умеет. А что, это важно? Может, это кто-то из детей во дворе баловался? Хотя… жутковатый какой-то рисуночек. Не похож на нашу Жучку. Совсем не похож.
Максим поблагодарил Семена Аркадьевича, оставил свой телефон на всякий случай и вышел на улицу. Апатия… Странное состояние перед исчезновением. И этот рисунок, который никто не опознает. Он посмотрел на адрес старушки, у которой пропал кот Персик – улица Комсомольская. Нужно было поговорить и с ней. Что-то подсказывало ему, что истории могут оказаться пугающе похожими. И это «что-то» было не просто журналистским чутьем. Это было предчувствие чего-то более глубокого и тревожного, скрытого под серой, будничной поверхностью Зареченска.
9.
Антонина Павловна, после недолгого колебания, все же решила пойти в опорный пункт полиции, располагавшийся в полуподвальном помещении старого дома с облупившейся желтой краской. Ее встреча со Стасом в сквере не давала ей покоя. Не столько его подавленность, сколько то мимолетное, темное выражение, мелькнувшее в его глазах, когда она упомянула о его детских рисунках. И эти его новые, взрослые работы, которые она иногда видела на выставках школьного творчества – пугающие, искаженные, лишенные света. Все это складывалось в какую-то тревожную картину, отдаленно напоминающую ей старую, почти забытую городскую легенду.
