Homo academicus - страница 7

Едва ли есть необходимость упоминать все случаи превращения понятий-оскорблений или полунаучных стереотипов (вроде jet sociologist) в квазинаучные «типы» (consultant, outsider) – как, впрочем, и все едва различимые знаки, выдающие позицию аналитика в анализируемом пространстве. На самом деле эти типологии пользуются доверием лишь в той мере, в которой они, будучи продуктом схем классификаций, циркулирующих в конкретном социальном пространстве, действуют как серии реальных делений (аналогичных тем, которые производит обыденная интуиция) мира объективных отношений, редуцированного, таким образом, к популяции профессоров университета, препятствуя осмыслению университетского поля как такового и тех отношений, которые связывают его в различные моменты истории и в разных национальных сообществах, с одной стороны, с полем власти, а с другой – с научным и интеллектуальным полем. Если эти типологии (к несчастью, очень распространенные и отлично представляющие то, что зачастую выдается за социологию) и заслуживают внимания, то лишь потому, что, переводя вещи на язык, представляющийся научным, они могут убедить (и не только самих авторов) в том, что открывают доступ к более высокому уровню познания и реальности, тогда как в конечном счете сообщают меньше, чем непосредственное описание хорошего информанта. Классификации, порожденные скрытым применением принципов видения [vision] и деления [division], используемых обычно для нужд практики, «подобны тем, которые мы бы получили, если бы попытались, по словам Витгенштейна, „классифицировать облака согласно их форме“»[21]. Однако видимость зачастую убедительна, и эти описания, лишенные объекта, на чьей стороне логика обыденного опыта и фасад научности, лучше приспособлены для удовлетворения общих ожиданий, чем научные конструкции, которые напрямую сталкиваются с индивидуальностью частного случая, схваченного во всей его сложности, и в то же время гораздо более удалены от непосредственного представления о реальности, данного обыденным языком или его полунаучным переводом.

Таким образом, социальная наука может разорвать с обыденными критериями и классификациями и вырваться из борьбы, в которой они являются одновременно ставкой и средством, лишь в том случае, если она явным образом сделает их собственным объектом – вместо того чтобы позволять им тайком проникать в научный дискурс. Мир, который она должна изучать, является объектом и, по крайней мере отчасти, продуктом конкурирующих и порой антагонистических представлений, претендующих на истину и тем самым на существование. Любые убеждения в отношении социального мира упорядочиваются и организуются исходя из определенной позиции в этом мире, т. е. c учетом сохранения или увеличения связанной с этой позицией власти. Поэтому в мире, который в той же степени, что и поле университета, зависит в своем существовании от представлений, составленных о нем агентами, последние могут использовать множественность принципов иерархизации и слабую степень объективации символического капитала для того, чтобы попытаться навязать собственное видение и изменить свою позицию в пространстве, меняя, в той мере, в которой им это позволяет сделать символическая власть, коей они обладают, представления других (и свои собственные) об этой позиции. Нет ничего более показательного в этом отношении, чем предисловия, вступления, преамбулы или введения, часто скрывающие под видом необходимых методологических замечаний более или менее искусные попытки трансформировать в научную добродетель принуждения и особенно границы, вписанные в некоторую позицию и траекторию, и в то же время лишить очарования недоступные добродетели. Так, можно увидеть ученого-эрудита, которого обычно называют «узким специалистом» и который не может не знать об этом (ему на это, без сомнения, указывали множество раз и самыми разными способами с помощью убийственно эвфемизированного языка академических суждений – и прежде всего, быть может, через авторитетные вердикты, признающие за ним лишь «серьезность»), старающегося дискредитировать смелость «блестящих» эссеистов и «амбициозных» теоретиков. Что же до последних, то они будут прибегать к риторике иронии, чтобы хвалить эрудицию, поставляющую «исключительно полезный материал» для их размышлений. И только если они действительно почувствуют угрозу гегемонистской позиции, которую себе приписывают, то открыто выразят свое высочайшее презрение к мелочной и стерильной осторожности «позитивистских» болванов