Через три дня нас выписали. В холле ждал не только Леша, но и моя сестра, Олеся. Она прилетела на неделю из Сыктывкара, чтобы помочь с малышом. У моей сестры четверо детей. В сорок один она, имея двух уже взрослых дочерей, родила двойняшек. “Я не пропущу, ты чего. Конечно же, я приеду, я должна быть рядом, – говорила она мне по телефону. – Какого числа ПДР?”
Как только Олеся взяла Саву на руки, я ощутила такое спокойствие, словно она качает меня, а не его.
– Такой кроха, – прошептала она, – я уже забыла, какие они. Ну что, сладкий, поедем домой?
Дома они уснули рядом на кровати (“Я полежу немного”, – сказала Олеся устало. И тут же провалилась в сон).
Моя сестра была первой, кому я доверила Саву. Когда мы с Лешей на третий день после выписки поехали получать свидетельство, Олеся осталась дома с Савой одна.
– Надеюсь, ты не будешь против, – сказала она, улыбаясь, когда мы вернулись. – Я немного покормила его своим молоком. Вроде уже полтора года прошло с рождения мелких, а вот взяла на руки и чувствую: пришло молоко.
– Это просто невероятно. Как ты вообще додумалась до этого? – сказала я. – Теперь ты Саве как вторая мама.
– Ну да, типа того. Мы же родственники.
Я заранее решила, что у Савы будет дневник, который я буду вести с самого рождения до тех пор, пока он не захочет продолжить его сам.
В соцсетях я наткнулась на современную версию дневников и memory box. Это были готовые шаблоны, чтобы не тратить время на раздумья. Крафтовый альбом с линованной бумагой: рост, вес, место для обведенной ступни на первой странице, первое слово, первые шаги, в коробке – мешочек для первой пряди отрезанных волос, маленькая деревянная шкатулочка для первого зуба, рамочка для фото. Все это напомнило мне “Икею”: одинаковые кухни, вазы, кровати, детские стульчики. Эти дневники и коробки были очень фотогеничны, идеально вписывались в скандинавские лаконичные интерьеры, они как бы говорили владельцу: не выдумывай лишнего, просто следуй инструкции. Меня пугала их продуманность и красивость.
Когда мы вернулись домой, я положила в потрепанную коробку из-под обуви два пластиковых синих браслета, которые надели сыну на запястья в роддоме. Теперь они соседствовали со старыми билетами на самолет, черно-белыми фотографиями, письмами от моих племянниц и единственным – от папы. Я делила свою memory box с сыном. На гугл-диске я создала новый документ и назвала его “Дневник Савы”. Я открыла доступ к документу для Леши, чтобы и он в любой момент мог его читать.
Я решила, что не ограничусь простой фиксацией. Я буду писать туда о том, что чувствую, буду откровенной с ним и с собой. Тогда, читая этот дневник, я, возможно, смогу потом понять, что сделала не так.
Мой личный дневник пропал в Сыктывкаре. Когда я решила его перечитать в поисках ответов на вопросы о папиной болезни, то не смогла найти.
– Мы не могли его выкинуть, – уверенным тоном сказала мама. – Когда-нибудь он отыщется. Даже если кто-то и выкинул его, это была не я.
Я начала вести дневник в две тысячи втором. Мне было тринадцать. Все, что осталось от дневника, – одна страница, переснятая мной, уже взрослой, на камеру для фотопроекта. “Жизнь дома меня убивает. Папа стал какой-то нервный, и вообще, мне кажется он чем-то болеет, – написала я тогда. – Мама редко с ним разговаривает. На работу он так и не устроился. Я не знаю, как мы будем встречать Новый год. Мама предлагает нам вдвоем поехать в Воркуту к родственникам”.
