– Его превосходительству генерал-губернатору… чего, капитан?
– Наветренных островов, сэр.
– Я должен был догадаться, ведь тут написано «Мартиника», – признал Фостер. – Но я всегда был не силен во французском. Итак…
Он взял со стола перочинный нож, оглядел просмоленную бечевку, которой был перевязан свинцовый сэндвич, затем нехотя положил нож обратно и глянул на Хорнблауэра.
– Думаю, не стоит мне совать туда нос. Лучше предоставить это лордам адмиралтейства.
Хорнблауэр тоже так думал, но не посмел высказать вслух. Фостер глянул на него испытующе.
– Вы ведь собираетесь в Лондон, капитан?
– Да, сэр.
– Естественно. Вы, полагаю, хотите получить корабль.
– Да, сэр. Адмирал Корнваллис в прошлом месяце выдвинул меня на повышение.
– Что ж… Это… – Фостер похлопал по депеше, – сбережет вам время и деньги. Флаг-лейтенант!
– Сэр!
– Капитану Хорнблауэру понадобится почтовая коляска.
– Есть, сэр.
– Пусть ее подадут к воротам немедленно.
– Есть, сэр.
– Выпишите ему подорожную до Лондона.
– Есть, сэр.
Фостер вновь перевел взгляд на Хорнблауэра и сардонически улыбнулся при виде его ошарашенного лица. Хорнблауэр, застигнутый врасплох, не успел спрятать чувства, и они читались совершенно явственно.
– Королю Георгу, храни его Господь, ваша поездка обойдется в семнадцать гиней, – сказал Фостер. – Вы не хотите выразить благодарность?
Хорнблауэр уже взял себя в руки и даже сумел не показать, что злится на собственное упущение.
– Я очень признателен, сэр, – произнес он почти ровным голосом и с каменным лицом.
– Каждый день – иногда по десять раз на дню – меня осаждают офицеры, даже адмиралы, которые хотели бы поехать в Лондон за казенный счет. Каких только доводов я не выслушивал! А вы будто и ничуть не рады.
– Разумеется, сэр, я очень рад, – сказал Хорнблауэр. – И чрезвычайно вам признателен.
Он подумал, что Мария, вероятно, уже ждет перед воротами, однако гордость не позволила вновь обнаружить человеческую слабость под ехидным взглядом Фостера. Для королевского офицера долг превыше всего. К тому же он виделся с Марией три месяца назад, а многие офицеры расстались с женами в начале войны и не видели их два с лишним года.
– Меня можете не благодарить, – сказал Фостер. – Все решило это.
«Это», разумеется, означало депешу, по которой адмирал вновь похлопал ладонью.
– Да, сэр.
– Их сиятельства согласятся, что документы стоят семнадцать гиней. Я отправляю вас курьерскими не за ваши красивые глаза.
– Разумеется, сэр.
– Ах да, кстати. Мне стоит написать записку Марсдену, чтобы вас точно впустили.
– Спасибо, сэр.
Последние две фразы Фостера – Хорнблауэр переваривал их, покуда тот строчил записку, – были не слишком тактичны. Они подразумевали недостаток личного обаяния. Марсден – секретарь лордов адмиралтейства. Слова о том, что без записки Хорнблауэра могут не пропустить, косвенно, но довольно обидно намекали на его нынешний вид.
– Коляска сейчас будет у ворот, – доложил флаг-лейтенант.
– Очень хорошо. – Фостер высыпал на чернила песок, стряхнул его обратно в песочницу, сложил лист, написал адрес и повторил операцию с песком. – Будьте добры, запечатайте.
Покуда флаг-лейтенант возился со свечой и воском, Фостер, скрестив руки, вновь глянул на Хорнблауэра.
– На каждой станции вас будут пытать: «Что слышно нового?» У страны других дел нет, кроме как спрашивать: «Где Нельсон?» и «Пересек ли Бони Ла-Манш?» Виллинёва и Кальдера обсуждают в точности как Тома Крибба и Джема Белчера.
