– А я и так работаю, – огрызнулась Анфиса, съежившись, как собака, на которую замахнулись. Однако, почувствовав, что бессильной репликой не защитила свое достоинство, добавила: – Что вы, Нина Васильевна, все за мной следите? Я, может, в уборную пойду – и вы за мной?
– Ты не в уборной, а здесь лясы точишь. Иди обмеряй заказчика и не смей отвечать мне в таком тоне.
Заштат. Райцентр. У умного человека через неделю пребывания возникает синдром Чацкого: бегу, не оглянусь, пойду искать по свету…
Возмущенная, что ее поносят при Баюнове, Анфиса, как боксер на ринге, раздраженный, что публика аплодирует удачному выпаду противника, готовилась сразу послать Нину Васильевну в нокаут, но желчные слова застряли в горле, как только она помыслила, что из этого выйдет. Бурливая, она гневно хлопнула дверью, так что затрясся фотоаппарат на штативе, и вскоре так дергала и трепала в примерочной своего клиента, толстяка с круглым носом, что тот лишь терпеливо покряхтывал.
– Зря вы, Нина Васильевна, – сказал Баюнов, сглаживая неприятное впечатление. – Она ведь еще ребенок, ветер в голове…
Баюнов как третейский судья, более мудрый, чем оба спорщика, оболгал Анфису и одновременно косвенно польстил Нине Васильевне, ибо если у одной ветер в голове, то предполагается, что вторая благоразумна.
– Ничего, поделом ей! – Нина Васильевна подразумевала в этих трех словах, что она, как разумная руководительница, и сама об этом знала безошибочным чутьем, так что упрек не по адресу, но расшифровывать не захотела. – Я к тебе зашла вот по какому поводу. Послезавтра у нас с мужем серебряный юбилей…
– О, поздравляю вас, Нина Васильевна! Так вы уже двадцать пять лет замужем? Кто бы мог подумать!
– Да. Двадцать пять. Так вот, Трофим, я приглашаю тебя, а заодно попрошу сделать несколько памятных фотографий. Ты ведь свободен послезавтра?
– Ну конечно, Нина Васильевна! Я с удовольствием приду и сделаю. И не только фотографии, а и все, о чем вы попросите.
– Приходи часов в семь вечера.
– Непременно.
– Ну, спасибо.
Нина Васильевна ушла довольная. Баюнов, отплатив старой даме за менторский тон чуть заметной иронией панегирика, все же не без самодовольства подумал, что начальство к нему благоволит. Вот только расходов требует. А впрочем, наесться до отвала, напиться наливок – тоже неплохо.
Баюнов, замурлыкав под нос ариетку, хотел было заняться свадебными пленками, но, похоже, проявить их сегодня уже было не суждено, так как дверь открылась и вошел часовщик Коля, неопрятный человек в помятом пиджаке.
– У меня к тебе дельце есть, – сказал он. – Только сперва скажи, что сделаешь.
– Ну, выкладывай. – Баюнов не любил Колю. Но разные нищие и пьяницы к нему почему-то клеились. Похоже, что генетическое: Баюнов-старший был донельзя опустившийся мерзавец, который тем не менее добивался сыновней любви. – Опять небось денег надо?
– Верно! – угодливо воскликнул Коля. – Прямо мысли мои читаешь.
– Сколько? – сурово спросил Баюнов, чтобы приструнить Колю, повластвовать и поторговаться: деньгами он скупился. Подобострастность часовщика ему не понравилась: показным юродством маскировалась наглая ухмылка попрошайки, уверенного, что ему не откажут.
– Да сколько дашь, – смиренничал Коля.
– Два рубля хватит? – пытливо спросил Баюнов, сомневаясь, оценит ли Коля его великодушие.
Коля оценил, тем более что не надеялся ничего получить от этого сквалыги.
