Этой же ночью мы выбрались на берег и выломали кое-как прилаженную дверь. Нэрн первый сунулся по лестнице наверх и скатился с простреленной ногой. Тогда я взял одну из пустых ёмкостей, и, прикрываясь ей, как щитом, подобрался к люку вплотную. Дукат стрелял, пока не закончились патроны, а потом полез в жилетный кармашек за последним, для себя. Я не мог позволить ему такую роскошь: хозяина лучше не злить.
Одним ударом я вышиб крышку люка. Рундук отъехал в сторону. Я запрыгнул внутрь, в тёмный фонарь. Дукат, может и хороший полицейский, а вот механик из него никакой. Обеими руками я стиснул его плечи, он зашипел от боли и ужаса, когда увидел моё лицо, и узнал меня. Патрон выпал из его пальцев и укатился в темноту.
Я виновато сказал ему: «Прости» – и передал из рук в руки Тому. Мне было жаль Дуката, но ещё больше было жаль себя. Я – раб Хозяина, и должен выполнять его приказы. Кто забывает об этом – быстро ложится в верхний слой ямы и начинает завидовать рыбам, а те, кто лежит под ним – ему. Так началась моя новая жизнь, и быстро понял, почему она хуже смерти.
Я часто вспоминаю своих родных. Особенно сильно я тоскую по Шону. Ему уже десять лет, и я часто вижу его, играющим на берегу в Мангерст-бич. Там, на мелководье, из воды торчат камни. Мои мокрые волосы почти одного цвета с ними. Я подплываю поближе и приподнимаю голову из воды: со стороны – просто ещё один небольшой валун.
Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетёном кресле с навесом и читает очередной дамский роман. Иногда появляется моя жена, но она выпила у меня столько крови, что я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную до синевы, и я понял, что очень рад её видеть. Из неё вышел бы хороший охотник. Как хочется забрать их к себе в океан, но сделай я это, и обреку их на вечное рабство у безжалостного Хозяина.
Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбэй и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я так же знаю, что и его посещают такие мысли. У бедняги Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, недостаточно точно выполнив приказ, и тот её съел. Первый шаг к яме Томми уже сделал. Плавает он теперь намного медленней, а значит у него больше шансов дать новую причину для недовольства. Хочет ли он такой же участи жене и ребёнку? Вряд ли.
И я не хочу. Но вдруг однажды тоска окажется сильнее меня?
Вой ветра и грохот океанских валов, разбивающихся о скалы заглушили тихий плеск воды под босыми ногами. Не лязгнул ключ в замке, потому что в Мангерсте чужие не ходят, а своих не боятся. Не скрипнули петли, смазанные хозяйственным Дугласом Броди. Не треснули половицы, известные мне наперечёт. Я осторожно вытащил из сундука со старым тряпьём свою прохудившуюся рубаху, вытерся и сунул на дно.
В небольшом справном домике пахло жареной рыбой и сушёным сорго. На вымытом и натёртом воском полу лежали чистенькие половики, а дверные косяки сияли свежей белой краской.
Я прикрыл за собой дверь и стянул с вешалки прорезиненный макинтош Дуга, моего зятя. Осторожно, не наступая на скрипящие половицы, которые знал на перечёт, я подошёл к спальне. Родной дом рождал странные чувства: будто сменились хозяева, и я крадусь по до боли знакомым комнатам, обжитым чужими людьми.
В спальне Шинейд разметала по подушке роскошные медные волосы, её пышная грудь под тонким кружевом ночной сорочки поднималась и опадала в такт дыханию. Спала одна, значит зять уехал в Сторновей и застрял там из-за непогоды. Нализался, небось, «Берсеркера» и тискает единственную портовую шлюху на весь городишко, страшную, как всё моё нынешнее существование. Да и чёрт с ним, не мне морали читать. На всякий случай я подпер дверь шваброй и двинулся на цыпочках дальше, мимо кухни, в маленькую комнатку в другом конце дома.
