Берсерки всегда были жадными до женщин.
Они влекли их своей красотой и хрупкостью.
А сейчас, когда он вернул старые порядки и запретил берсеркам брать в жены человечек, медведи словно сошли с ума от желания нарушить это незамысловатое, но важное правило. Иногда ему казалось, что они делали это назло ему. Чтобы показать, что правила нового короля рода Бурых им не указ.
Вот только Гром не был одним из тех, кто умел прощать.
Он убивал всех, кто шел против него вольно или невольно, чтобы остальным было неповадно. И чтобы защитить в деревнях людей, которые остались под ударом, сами того не подозревая.
Гром неторопливо шел своей дорогой, когда вдруг ощутил другого берсерка там, где его быть не должно было! Дьявол!
Запрет входить в часть леса действовал не только для людей, но и для ему подобных!
Особенно, черт побери, для них!
Зарычав, Гром кинулся вперед, где явно чувствовал присутствие берсерка своей крови, и если бы люди видели, как он двигается, то впали бы в шок и панику, потому что сами с такой скоростью и силой двигаться не смогли бы. Так даже хищники двигаться не могли бы — только берсерки.
Тот, кого ощутил Гром, не был чистокровным.
Более того, в его роду было так много рождений от женщин, что от людей он уже мало чем отличался, но это Грома не остановило.
Парень глухо вякнул, когда Гром оказался рядом с ним с такой скоростью, что с земли поднимались мелкие ветки, пыль и труха, которой был усыпан лес, но сказать ничего не успел, оказавшись поднятым за шею над землей.
Его глаза в ужасе распахнулись, и пальцы судорожно цеплялись за ручищу Грома, которой он без труда удерживал его на весу, низко прорычав:
— Скольких из вас мне еще нужно будет убить, чтобы вы наконец поняли, что входить в эту часть леса нельзя?!
У Грома и без того был низкий голос. А уж когда он злился и в нем просыпалась ярость медведя, то слова было сложно разобрать между низким рычанием, которое вырывалось из груди через каждую произнесенную букву.
— В-в-ваше в-в-еличество!.. — парень хрипел и пытался удержаться на весу, цепляясь за руку Грома, и пребывал в таком ужасе, что не знал, о чем говорить.
А главное, КАК это можно было сделать, учитывая, что кислород стремительно заканчивался в легких и больше в них не поступал.
— Нет никакого величества, мать твою! Какого хрена ты здесь делаешь?! Думаешь, я глухой и слепой, что не смогу поймать таких проныр, как ты? Думал, что заловишь девушку себе для потехи?
И без того округлившиеся глаза парня от этих слов стали еще больше, когда он захрипел, задергавшись сильнее, потому что было совсем хреново, и глаза начали постепенно краснеть.
— …Я за грибами!.. Не за девушками! Клянусь!
Вот только Грома понесло.
Внутри было больно и тревожно, а как справиться с этими чувствами, что выжигали в груди черную дыру, он не знал.
И придушил бы этого мелкого недомедведя, если бы в его руку не вцепились сильные пальцы и знакомый голос друга не раздался за спиной:
— Спокойнее, дружище. Ну всё, всё. Давай будем дышать и думать о хорошем. Разожми ладонь. Разожми, сказал! — Буран надавил с силой на могучее плечо Грома, и тот нехотя повиновался, глядя на то, как парень рухнул на колени, глотая ртом воздух, и всё никак не мог надышаться.
Грома никто не душил, а он понимал, что воздуха ему тоже не хватает. Словно легкие прокололи.
— Вот молодец. А ты вали скорее, пока он не передумал! — шикнул Буран на парня, который и в себя-то толком прийти не успел, но уже поспешно уносил нетвердые ноги, боясь даже обернуться. — И всем передай, кого увидишь из нашего рода, чтобы ни одна душа сюда не совалась!
