Гром молча смотрел, как парень убегает, а кулаки разжать никак не мог.
И Буран это видел, когда только покачал головой, кивая на корзинку, в которой действительно были собраны грибы:
— Зря ты так. Он ведь действительно не за девушками сюда шел. Вон, смотри, сколько успел наковырять. Опа! И грузди нашел.
Друг присел на корточки, принявшись ковыряться в корзине, а Гром тяжело выдохнул, помассировав гудящие виски, в которых кровь пульсировала и горела.
Вспылил он, конечно. Сильно вспылил.
Он ведь думал, что раз помог девушке, то наутро его душа станет спокойной и он заживет себе дальше, как жил до этого.
А ведь ничего не изменилось. Даже еще хуже стало.
Гром всю ночь не мог уснуть, всё прислушивался сквозь лес к ней. К тому, как она плачет в подушку от своей тоски. Как подвывает от боли, которая раздирала ей грудь, потому что сердце болело и кровоточило.
И он крутился всю ночь, рычал на себя.
Выпил даже, чтобы отключиться наконец, но и спиртное не помогло ни черта.
И теперь ярость и растерянность рокотали в нем так, что хотелось снести кому-нибудь голову.
Но хуже всего было, что скрыть это от Бурана не получилось бы не при каком раскладе. И потому друг прищурил свой карий глаз, а потом потащил его домой вероломно и нагло, как мог это сделать только он один, при этом прихватив с собой корзину того парня.
— Ты ведь не ел еще, пошли позавтракаем!
— Не хочу, — пробасил Гром, но поплелся за ним всё равно.
Дом у них стал общий с тех пор, как случилось горе, и Буран больше не решался оставлять Грома в полном одиночестве.
Он столько насмотрелся, что одно время боялся даже уходить далеко. Но, к счастью, в последние годы Гром стал спокойнее и смерти не искал.
С его переездом в доме одиночки и ворчуна появились все эти человеческие штучки, которые Гром не любил, потому что постоянно умудрялся что-нибудь сломать. Микроволновка, электрический чайник, стиральная машина, телевизор, посудомоечная машина. Даже этот жутко раздражающий своим гудением блендер, будь он неладен!
Буран первым делом закинул свои вещи в стиральную машинку, разгуливая по дому голышом просто потому, что среди берсерков так было принято.
Нет, разве вы видели медведей в одежде?
Вот и Буран считал, что все эти тряпки — лишнее. В любом случае в одежде берсерки ходили, только если люди были поблизости, чтобы никого не ввергать в шок своими габаритами.
И Гром почему-то в этот момент подумал, что девчонка-то оказалась крепким орешком — она ведь ни единого раза не скосила глаза, чтобы посмотреть на его бедра, как, наверное, сделала бы любая другая девушка, чтобы воочию убедиться, что он во всех местах большой, а не только сверху.
Потому что там было на что смотреть и чему удивляться.
Она больше смущалась своего дома, чем того, что перед ней стоял голый огромный мужик.
— А вишневого варенья больше не осталось? — отвлек его от размышлений голос Бурана, который спустился в кладовку в поисках чего-нибудь вкусненького.
— Ты за прошлую неделю восемь литров этого варенья съел.
В кладовке загремели банки, которые Буран переставлял в поисках того, что хотелось его медвежьей душе, и раздался его низкий голос:
— У меня стресс! И поэтому организм требует вкусного!
— Твой организм не слипнется от такого количества сладкого? И откуда стресс взялся?
— Я с тобой живу! Каждый день как на пороховой бочке!
— Тогда теперь понятно, почему мои запасы в кладовке стали так стремительно исчезать.
