– Есть немного, – улыбнулся Дэвид. – Но такова традиция. И кроме того, это память.
Виктория вновь огляделась по сторонам, с любопытством рассматривая шкафы и мысленно соглашаясь с отцом.
«Он прав, – думала она, – любая из покоящихся в своём слоте бутылок – не просто сосуд, в котором содержится вино, но и капсула времени, жизни и воспоминаний. Они (бутылки) – молчаливые стражи, хранящие и оберегающие в себе не только целый мир вкусов, ароматов, но и мир радостей и горестей членов её семьи, которые жили до неё, любили, страдали, радовались и теряли, оставляя после себя след в виде заключённого в стекло собранного в год их рождения урожая. И они же ожидающий своего часа дар. Дар, которой раскроется и вновь оживет, заиграет сотнями, если не тысячами оттенков изысканнейших и благороднейших ароматов и вкусов, как только пробка бутылки будет сорвана, и её содержимое коснётся воздуха»
Она шагнула в сторону и бережно, почти благоговейно прикоснувшись к одной из табличек, прочитала:
– Дилан фон Сангедор-Луссильон…
Она перевела взгляд на отца. Он удивленно посмотрел на неё, не сразу поняв, что она от него хочет. Но потом вспомнил о её проблемах с памятью и тихо сказал.
– Мой младший брат. Он погиб… на войне.
– А вино осталось, – понимающе кивнула Виктория.
– А вино осталось, – подтвердили ей.
– И что происходит с бутылками вина, которые остаются… – она на миг запнулась, подбирая более правильное слово, чем «лишними», – …невостребованными? – спросила она.
– Продаем, все кроме той одной, которая остаётся здесь навсегда, – кивнул он на верхний ящик. – А деньги с их продажи отдаем на благотворительность.
– Но не эти, – кивнула она на шкаф, уверенная, что он полон.
– Но не эти, – вновь подтвердили ей. – Рука не поднимается. Повестка пришла, а тело мы так и не получили. Я знаю, что не мы единственные… Но…
Виктория посмотрела на отца с пониманием.
– Но сердце не слушает доводов разума, оно продолжает надеяться.
Дэвид кивнул, его взгляд задержался на табличке с именем брата, словно он видел не кусок металла с выгравированными буквами и цифрами, а лицо своего брата, молодого, полного жизни.
– Да, – тихо ответил он, – я продолжаю ждать. Ждать, что однажды он… вернется…
Не зная, что на это сказать, но при этом желая хоть как-то поддержать отца, Виктория спросила:
– Я знала его?
Дэвид вновь удивленно посмотрел на дочь, но на сей раз лишь на мгновенье.
– Нет, – отрицательно покачал он головой. – Война закончилась ещё до твоего рождения.
– Расскажи мне о нем? – попросила Виктория, не столько потому, что ей было интересно, сколько потому, что думала это нужно её отцу.
Тот, однако, отрицательно покачал головой.
– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Сейчас я хочу, чтобы ты увидела вот это, – он указал на табличку за спиной Виктории.
– Моё вино, – с улыбкой проговорила она, читая гравировку.
– Все сто бутылок в целости и сохранности! Сто бутылок моего лучшего вина Торикьянти, – с широкой улыбкой подтвердил Дэвид.
– Торикьянти? – переспросила Виктория. Её глаза широко распахнулись. – Твоё лучшее вино? Но разве у нас есть вино Торикьянти? – нахмурилась она.
– Если ты имеешь в виду на складе, то нет, сейчас нет, – отрицательно покачал головой Дэвид. – Я назвал это вино в твою честь и когда ты сбежала из-за меня… Каждый раз, продавая партию Торикьянти, я словно бы продавал что-то принадлежащее тебе и тем самым снова и снова предавал тебя…
