– Мы были представлены, Глафира Андреевна, – поклонился тот. – Иван Михайлович.
– Иван Михайлович любезно согласился обследовать тело, чтобы не посылать в город за уездным доктором, – сказал Стрельцов.
– Замечательно, – кивнула я.
Правду говоря, ничего замечательного в происходящем я не видела. Я моментально выдам себя, если и дальше не буду узнавать людей, с которыми была знакома Глафира. Попасть в дурдом и в наше время удовольствие небольшое, а в это – и думать не хочется.
Впрочем, нет: просто замечательно, что эксперт приехал относительно быстро. Не знаю, сколько отсюда до города, но что-то подсказывало мне: до конца дня бы точно не обернулись.
– Подождите, пожалуйста, я сейчас.
Я подхватила поломойное ведро. Тяжеленное, зараза: пропитавшееся водой дерево весило едва ли не больше, чем содержимое. И все же нечего ему посреди кухни торчать: по закону подлости непременно кто-нибудь споткнется, не опрокинет, так расплещет.
– Позвольте мне. – Не успела я опомниться, как исправник выхватил ведро из моих рук. – Незачем барышне таскать тяжести.
– Спасибо, – не стала возражать я.
Не удержавшись – как, оказывается, сложно быть молодой! – добавила:
– Однако мне не впервой.
– Я это заметил.
Его голос прозвучал неожиданно сухо. Интересно, что успел напеть про «меня» приказчик по дороге. Пока я размышляла, как бы поаккуратнее об этом расспросить, исправник распахнул дверь.
Раздался визг. Что-то пегое слетело с лестницы, возмущенно гавкнув, заскулило. Стрельцов проглотил ругательство.
Тощий грязный пес попятился, одновременно умудряясь и рычать и скулить.
Исправник аккуратно опустил ведро на крыльцо.
– Прогнать его?
Я замешкалась. Посмотрела на пса. Пес смотрел на меня. Без ошейника, шерсть свалялась клочьями. Вряд ли это здешний дворовый – кем надо быть, чтобы довести животное до такого состояния? Бродячий.
– Не трогайте его, если он сам не полезет, – попросила я исправника. Вздохнула.
Похоже, я собираюсь совершить жуткую глупость.
Я не питала иллюзий: большинство уличных дворняг – не милые лапушки, невинно выброшенные злыми хозяевами, а, по сути, дикие животные, рожденные и выросшие на улице, воспринимающие людей как источник еды… или опасности. И этот, если уж не сумел ни к кому прибиться в деревне, наверняка такой же.
Но было что-то в выражении морды пса…
Ох, да что я себе вру. В этом новом мире только глухонемой дворник отнесся ко мне по-человечески. Все утро я старательно глушила потрясение работой, но сейчас ощущение одиночества и страх скрутили так, что я едва не разревелась прямо на крылечке. Может, хоть пес станет мне если не другом, то хотя бы отдушиной?
Я медленно присела, очень осторожно протянула к нему раскрытую руку.
– Дурить не будешь?
Пес наклонил лобастую голову набок, внимательно глядя на меня. Я не стала отводить взгляд.
– Хочешь – оставайся. У меня только каша на воде, но голод не тетка, верно? Если останешься, принесу. А потом сделаем все как положено. Отмоем тебя, вычешем, блох выведем…
Интересно а чем в этом мире выводят блох: ветеринарок-то нет! Или вообще этим не утруждаются?
– Не хочешь – обижать не буду. Просто уйдешь. Если, конечно, сам обижать меня не станешь.
Я прекрасно понимала, что собака – не человек и воспринимает не смысл, но тон моих слов. И что, возможно, я создаю себе дополнительные проблемы. Но все же спросила:
– Ну так что скажешь?
Пес робко вильнул хвостом и ткнулся лбом мне в ладонь. Я потрепала его по голове, по висячим ушам. Он лизнул мое запястье.
