Хранить вечно. Воспоминания - страница 6

– Когда я вернулся домой, рассказывал Илья Емельянович, – опять возник вопрос: чем заняться? Для купечества нужно было иметь хорошее здоровье. Так что это занятие само по себе отпадало. Когда-то в детстве с дедом своим я много возился с пчелами, знал это дело, и меня снова потянуло к нему. Высмотрел я в верховьях Катуни одно непригодное ни для чего, кроме пчеловодства, место и купил его у общества.

Участок этот представлял собой косогор, сориентированный на юг, покрытый лесом, по которому протекал веселенький ручей. Прежде всего, я навалил бревен для будущих ульев, на ручье построил мастерскую с пилорамой и всякими механическими приспособлениями для распиловки, строгания и других работ. Все эти приспособления двигала вода из ручья.

Через год после начала работы на моей пасеке уже стояла тысяча ульев. Пчелиные семьи я выписывал из-за границы, по почте, через Петербургское пчеловодное общество, прямо в пакетах. Мороки много было. Но дело пошло хорошо. За сезон я продавал купцам до десяти тысяч пудов одного меда. А воску сколько!

Моей работой заинтересовался в Петербурге профессор Кожевников1. По его заданиям я вел на своей пасеке большую опытную работу. Потом по этому поводу и книжку написал. Ее напечатали. Из Петербурга ко мне на пасеку приезжал и сам Кожевников.

Как-то к моей пасеке подъехал фаэтон, а из него вышел не наших краев человек. Завидев меня, он спросил:

– Это пасека Ильи Емельяновича Семенова?

– Да, – отвечаю, его.

– А можно ли его видеть?

– Смотрите, – отвечаю, смотреть не возбраняется.

– А где же он? – спрашивает недоуменно профессор.

– А вот он я и есть, – отвечаю ему.

Вид у меня был непрезентабельный, и тогда меня всегда за работника Ильи Емельяновича принимали.

Познакомились. Прожил он у меня недели две, изучил мое дело. Все ему понравилось. Видимо понравился и я.

По планам профессора я, помимо прочего, стал заниматься племенной работой с пчелами. Хотя мой ученый руководитель жил в Петербурге, но мы часто переписывались, и наше племенное дело пошло хорошо, Как-то у меня получилось удачное скрещивание кавказской горной пчелы с местной пчелой. Я написал об этом профессору. Жду-жду, а ответа нет. Позже узнаю: в Петербурге революция. До нас эти вести шли долго. Потом и у нас стали появляться то белые, то красные. Что у них общего – все любят сладкое. Вначале в гости ездили, потом стали припугивать, что как будто я своими пчелами развожу контрреволюцию. А тут еще медведи откуда-то повадились, стали одолевать пасеку. Смотрел я, смотрел, и в одну ночь смотался, как говорят, в неизвестном направлении.

В конце концов очутился я у знакомых монголов в Монголии. Поймал супоросную сурчиху, дождался, пока она принесла пятерых сурчат – двух самочек и трех самцов. Мать с дочерьми я отпустил в горы, а с ребятами занялся, и вскоре у меня оказался такой же театр с борцами-акробатами, с какими я когда-то путешествовал по торговым дорогам. Одновременно я лечил скот у монголов, лечил и людей.

Время шло. Мои артисты из малышей превратились в маститых сурков.

С родины доходили отрывочные сведения, что там налаживается мирная жизнь.

Как-то в том селе, где я жил, появился представитель советского скотимпорта. Он предложил мне поступить к ним заготовителем скота в Монголии. Это дело было мне знакомо, и я вскоре стал совторгслужащим. Работа была до смешного легкой. Теперь я уже не боялся конкурентов (территория Монголии была поделена между несколькими нашими советскими «купцами»); после того, как я приобретал у монголов скот и сдавал его, я больше уже не болел за его сохранность. Это не то, как было раньше. В ценах никто мне не мешал; конкурентов, как я уже сказал, не было. Не болела теперь у меня голова, как раньше, кому и как сбыть заготовленный скот. Работа была такой спокойной, что у меня даже животик стал отрастать, чего никогда прежде не было.