– Вот и ты, ma cherie, – улыбнулась она. Потом, словно поняв, что мне нужно побыть одной, добавила: – Я принесу поесть. Тебе давно пора подкрепиться.
Когда она вышла, я огляделась. Выкрашенные в голубой цвет стены были совершенно гладкими. Никаких ящичков. Никаких флаконов. Никакого мерцающего леса. Окно напротив кровати выходило на воду; свет, проникавший внутрь, был насыщен серебром поздней зимы. На утесе никогда не было столь яркого света. Я почувствовала себя незащищенной вдали от привычного леса, подтянула колени к груди, не обращая внимания на обстановку, и уставилась на дверь.
Запах кардамона, мягкий и успокаивающий, опередил вошедшую в комнату женщину. Появилось воспоминание – листок из красного флакона с ароматом знойного места, который словно обволакивал, лаская мне кожу. «Кардамон, – сказал тогда отец. – Они прячутся, как сокровища». И показал фотографии стручков в форме крошечных лодочек, из которых сыпались черные семена.
– Вот, – проговорила женщина, протягивая тарелку и стакан с чем-то белым внутри. – Никто никогда не отказывался от моих булочек.
От запаха с тарелки у меня закружилась голова. Мы тоже пекли хлеб на острове, но этот аромат был более мягким и нежным. Но при этом в нем присутствовали какие-то более тяжелые и настойчивые нотки. Я взяла булочку. Она была коричневой и липкой. После первого же ее кусочка мой рот наполнился сладостью. Я пробовала сахар и раньше, но только как редкое лакомство из русалочьих коробок, а здесь его было столько, сколько я не ела ни разу за целый год. Заныли зубы, рот наполнился слюной.
С удивлением взглянула на женщину, она улыбалась.
– Рада, что они тебе нравятся, – сказала она. – А теперь, коль уж мы смотрим друг на друга, позволь представиться. Я – Колетт. Мой муж Генри – тот, кто нашел тебя. Это наш дом.
Она протянула стакан. Я поднесла его ко рту, отхлебнула и поперхнулась. Будучи на острове, я привыкла к воде и яркой прозрачной зелени елового чая, а эта жидкость была густой, холодной и мягкой, как пенка волн, бьющихся о край лагуны.
– Это молоко, – объяснила Колетт.
Так вот каково оно на вкус! Повторяющийся образ в одном из сборников рассказов – стакан молока, который дают ребенку перед сном. Это казалось таким удовольствием!
– Простите, – пролепетала я, ощущая, как мой желудок скрутило, и испугавшись, что меня может стошнить.
Колетт немедленно вышла и вернулась со стаканом воды, вкус которой отдавал металлом. Она была совсем не похожа на воду из нашего колодца, выложенного холодными камнями, но все же лучше молока. Женщина сидела на краю кровати, пока я пила, глядя по сторонам и стараясь не думать о вкусе воды и открытом небе за окном.
Ты не дома.
Отвернувшись от окна, обнаружила слева от себя комод с маленькой лампой. А рядом с ней – флакон с зеленой восковой печатью. Я вздрогнула.
– Ты не отпускала его, – сказала женщина, кивнув на флакон. Она внимательно наблюдала за мной. – Генри говорит, что он последний. Люди находили эти бутылочки по всему побережью. Все гадали, откуда они взялись. Была даже статья в «Дейли Сан». Но большинство с красными пробками.
Я вспомнила, как, стоя на утесе, бросала отцовские флаконы в воду. И его лицо, глядящее на меня из холодных волн.
– Не говорите ничего! – взмолилась я. – Пожалуйста!
Колетт опустила взгляд. Мои пальцы вцепились в ее запястье, но если ей и было больно, она не подала виду.
