На него никто не напал – ни волки, ни бандикуты, ни «пьяные рыси». По большому счету, он так и не увидел за все время чудесной лесной прогулки зверя, крупнее ежа и белки. Правда, один раз почти у него над самой головой перелетела дорогу, тяжело взмахивая крыльями, огромная ярко-желтая птица, честно говоря, поразившая воображение Сергея Алексеевича размерами и необычностью внешних очертаний. В длинном ярко-оранжевом клюве птицы бешено извивался, видимо, тот самый, упомянутый бабкой, причудливо и жутко выглядевший, «бандикут». Изумленный Сергей Алексеевич проводил полет настоящей «жар-птицы» из русских народных сказок и ее нелепо смотревшейся жертвы, гипертрофированно выпученными глазами и с открытым ртом. Затем он плотно зажмурил глаза и потряс головой. Банальное, наиболее широко распространенное упражнение против галлюцинаций помогло – ни невозможной шафрановой птицы, размером в полтора павлина, ни злобного, но невезучего бандикута, среди теплой хвойной синевы августовского полдня больше не наблюдалось. Общее впечатление, равно как и настроение, эти две твари Мухоргину не испортили, разве что заставили слегка насторожиться и взглянуть на окружающую действительность качественно несколько изменившимся взглядом. Но как бы там ни было, вскоре сосны вместе с густым подлеском разом расступились в стороны, и Сергей Алексеевич увидел Развалины удивительно, хотя и смутно, знакомых очертаний, испытав при этом волнение не меньшее, чем то, какое испытал в середине девятнадцатого века американский археолог Джон Стеффенсон, впервые открывший для цивилизованного мира каменные города майя в самом сердце джунглей Юкатана.
«Это он!» – торжественно и гулко ухнуло в большой умной лысоватой голове Мухоргина, и он без тени сомнения вошел на территорию бывшего Воскозавода сквозь, уже вот несколько лет, широко распахнутые, покосившиеся ворота.
На территории завода-призрака царила глубокая целомудренная тишина, характерная для образцовых респектабельных кладбищ и крупных государственных музеев. Множество черных причудливых трещин избороздили древний асфальт обширного заводского двора. Не было видно ни души – ни человеческой, ни животной. Не жужжали даже твердо обещанные неприветливой бабкой-алкоголичкой шершни-убийцы. Сергей Алексеевич остановился точнехонько на середине двора и не без глубокого благоговения принялся лицезреть наиболее сохранившееся здание – административный корпус, где, как ему стало противоестественно казаться, он уже бывал не один раз. На потрескавшихся стенах кое-где еще сохранилась желтая краска, а в некоторых оконных проемах виднелись остатки стекол. Внимание Сергея Алексеевича привлекло одно из крайних окон на втором этаже. «Это будет окно моего кабинета!» – уверенно подумал он, но тут же какое-то странное смятение овладело им, и чей-то несуществующий голос шуршаще прошептал: «Или оно уже им было когда-то…». А в следующую секунду прилетело ощущение присутствия стороннего наблюдателя. Мухоргин резко повернул голову влево – на скрипучий протяжный звук открываемой металлической двери в стене корпуса цеха по разливу готовой продукции. Оттуда вышел высокий седой бородатый человек с горящими пронзительными глазами, одетый в какое-то ветхое рубище до пят, подпоясанное простой веревкой.
«Вечный Пасечник – он ждал меня!» – мелькнула радостная мысль, а вслух Мухоргин воскликнул:
