Хроники Бальдра. Творение рук человеческих - страница 9



– Олаф! Бьорн! – я кричал изо всех сил, напрягая глотку, но не получил ответа – в уши лились только звон металла и глухие удары оружия о щиты.

– Ка-р-да!

Я резко обернулся, но не успел поднять меча – с воинственным криком альв ударил меня топором по шлему. Пред глазами поплыли круги, зазвенело в ушах, по лбу потекла теплая струйка крови… Ноги подкосились и, пытаясь руками удержать равновесие, я упал прямо в придорожный кустарник. Все глуше и глуше звучали далекие крики… Пока сознание не оставило меня.

Я не знал, сколько времени пролежал так, раскинув руки, смяв куст орешника. В глаза лился свет двух солнц, а над шумящим лесом щебетали птицы. Я со стоном попытался сесть и почувствовал, как болью обожгло голову – шлем раскололся, а все лицо покрыла запекшаяся кровь. Осторожно потрогал макушку – топор только чуть разрезал кожу, ничего серьезного, но удар оказался мощным. В кольчуге красовались дыры, а плечо и нога сильно ныли – приглядевшись, я увидел несколько неглубоких порезов. Вероятно, после того, как меня ударили по голове, альвы решили, что мне пришел конец. Наконец, спустя несколько минут бесплодных попыток, мне удалось встать на ноги.

– Олаф!

Молчание. Только какая-то птица закричала, сидя на еловой ветке.

– Бьорн! Хакан!

Нет ответа. С тяжелым сердцем я, шатаясь, вышел на дорогу – и снова упал на колени, увидев поле боя. Все залито кровью, кони пропали – альвы, судя по следам, увели их глубоко в ельник. Повсюду лежали тела дружинников, ни один из них не шевелился, не пытался встать, не отвечал на зов. Трупы альвов пропали – видимо, сородичи унесли их с собой. Я подполз к окоченевшему Алрику.

– Ну же, очнись! Давай!

Бесполезно! Глаза юноши остекленели, а губы давно посинели… Я метался от тела к телу, безуспешно тряся друзей и соратников за плечи.

– Нет… О, нет! Бьорн, вставай! Тир, ну что же ты?!

Посреди дороги я обнаружил тело Олафа – с бедняги сняли кольчугу и стащили наградной меч в богатых ножнах. Лицо старика осталось таким же суровым, как и при жизни – борода колыхалась на ветру, будто свитая из паутины. Утирая слезы, я оттащил всех по очереди с дороги и уложил рядом друг с другом.

– Прощайте, братья, – я расплакался, закрыв лицо руками.

Мрачные мысли душили, как силки, и я решил уйти как можно быстрее, чтобы оставить позади лес, альвов, смерть и горе. На дороге, где чернели лужи высохшей крови, я вонзил в утоптанную землю оружие дружинников, которое не забрал лесной народ, а рядом грудой сложил разбитые шлемы. Пусть все, кто проходят мимо, знают, что здесь лежит дружина воеводы Олафа, не знавшего поражений и страха. До сего дня. Спотыкаясь, я побрел в сторону Стохетхейма, надеясь дойти, не упав замертво от усталости, жажды и голода – все припасы исчезли вместе с конями.

Так я и шел, не разбирая пути, утоляя жажду в грязных лесных прудах, от которых воняло водорослями, и поедая ягоды, рискуя отравиться – ведь я не знал даже, как отличить съедобное от несъедобного. Лесные звери удивленно провожали взглядами одинокого человека, слабого, израненного, едва стоящего на ногах. Я бесчисленное количество раз падал на пыльную дорогу, ронял Барда, но снова поднимался и шел вперед, подхватив меч – его бросать нельзя было ни в коем случае. Потерял меч – потерял самого себя. В конце концов, я вышел из дремучего ельника и закричал от радости – всего в каких-нибудь трех часах ходьбы раскинулся Стохетхейм, уютно устроившись в долине меж холмов и лесов. На улицах города царило оживление – как и всегда по утрам, рынок кипел от покупателей и продавцов, кузни наполняли улицы звоном и запахом раскаленного металла, а пекарни пытались соперничать с ними ароматом свежего хлеба. Ребятня играла прямо на мощеном тротуаре, а их матери проводили свободное от домашних забот время за сплетнями и пересудами, обсуждая всех и вся в городе. Голоса утихали, когда я шел мимо – едва дыша и заглядывая людям в глаза. Никто мне не помог, ничего не сказал, даже не подал руки – все молча отводили взгляд, узнавая во мне юного сына конунга.