– Как трогательно вы все это рассказываете. А я никогда не спрашиваю – срываю и все. Теперь буду спрашивать. Но ведь никто так не делает. Это странно. Согласитесь.
– Но вы верите мне? Верите, что цветы чувствуют боль? – указательным пальцем она потрогала землю у стебля цветка.
– Да, верю.
– Вот видите. Сегодня вы – завтра кто-то другой. Послезавтра третий и так далее. Может быть тогда весь мир хоть чуточку изменится в нужную сторону.
Катя повернула лицо и вопросительно посмотрела мне в глаза.
– Разве я не права?
– Что же, пожалуй, вы правы.
На этой фразе мы расстались. Она пошла в свой кабинет. Я к себе.
Спустя некоторое время к ней заглянул Сергей Иванович.
– Сергей Иванович, вы что-нибудь выяснили? – спросила Катя, едва он вошел.
Она быстро вскинула голову, отвлекшись от деловых бумаг, лежавших на ее столе. Он не спеша сел рядом с ней, и, пододвинув пепельницу, закурил.
– Он живет один, – произнес Сергей Иванович, выпуская дым в потолок. – Обычный художник, иногда рисует на Невском проспекте.
– Ага! – Катя оживилась. – Значит, врет, что портреты не рисует.
– Мы видели его гуляющим по Фонтанке, недалеко от Аничкова моста, – продолжал Сергей Иванович, задумчиво глядя в окно. – Затем он подошел к Летнему саду и некоторое время стоял перед статуей Геракла возле Михайловского замка.
– Что он там делал? – Катя отложила бумаги в сторону.
– Открыл альбом, который носит с собой в сумке через плечо, что-то набросал карандашом. Вот, собственно, и все.
– Можете еще что-то добавить?
– В средствах весьма ограничен.
– Ну, это я и сама заметила, – она улыбнулась. – Вредные привычки?
Сергей Иванович отрицательно покачал головой.
– Я сегодня вам нужен?
– Нет, идите, пожалуй. И побрейтесь! Вы же начальник службы безопасности банка, как-никак! Извольте, быть аккуратнее!
– Извините, – он поднялся. – Всю ночь проверял работу видеонаблюдения.
– Ну и как? Работает?
– Обижаете! Я – профессионал, и мои люди – не первый день на работе.
Катя стала позировать мне в первый же день моего пребывания в доме. Ей не терпелось увидеть свой портрет. Краски, которые мне принесли, оказались хорошими, кисти тоже. И я рисовал, чувствуя, как ее образ входит в меня.
Она запомнилась мне быстро, затем ее присутствие было вовсе не обязательно, но я все же приглашал ее, чтобы видеть ее лицо, глаза, волосы, руки, сложенные на складках платья. Я попросил ее одевать всегда одно и то же платье, но один раз она пришла в другом, видимо забыла. Лицо ее было печальным. Она зевала, прикрывая рот рукой, и о чем-то думала, опустив голову. Я не решался попросить ее смотреть прямо. Слишком усталой и грустной она казалась в тот день.
«Что ее тревожит?» – думал я, размешивая краски. B тот день Катя так посмотрела на меня, будто хотела что-то рассказать, поделиться чем-то очень важным, тем, что не давало ей покоя, тревожило и делало ее лицо таким печальным. Сам же я не решился просить ее об этом.
Вечером из окна я увидел, что она поднимается по ступенькам центрального входа, приподнимая платье и повернув голову в сторону моих окон. Подскочив к мольберту, я откинул покрывало, разложил краски и кисти в рабочем порядке, уронив один тюбик. Она быстро вошла, распахнув двери покрытые позолотой, и, шелестя платьем, остановилась возле меня.
– Портрет готов?
– Еще нет.
– Я должна еще позировать? – она внимательно посмотрела на меня, пытаясь, видимо, понять, почему, то, что можно было давно сделать, еще не сделано. – Почему вы ползаете здесь на коленях?
