– Ищу крышку от тюбика.
– Вот эту? – носком туфли она отпихнула от себя крышку, та покатилась в сторону. – Я нашла!
Также носком туфли она подвинула крышечку ко мне. Я уставился и смотрел на ее ногу. Я не мог понять, как ее ноги умещаются в такой узкой обуви.
И руки ее тоже были очень изящны и неповторимы по своей красоте. Я подумал тогда: «Удастся ли мне когда-либо поцеловать ее руку? И что она мне скажет при этом? А если не только руку?» А подумав, спросил:
– Вам не больно ходить?
– Почему мне должно быть больно? – она удивлено взглянула на меня и присела рядом на корточки.
На мгновение ее глаза широко раскрылись, затем сузились. Она улыбнулась.
– О чем вы, не пойму? Вот здесь натирает немного, – призналась она растерянно и своим изящным пальчиком показала заклеенное пластырем место повыше пятки.
Я улыбнулся и предложил:
– Если поцеловать, тогда быстрее заживет. Давайте, поцелую?
– Прямо туда? – она смутилась
– Да! А что такого? Разве нельзя?
– Ну, можно, конечно. Просто существуют определенные приличия и правила поведения, которые впрочем, всегда нарушают. Целуют руку, щеку, но пятку?! Как-то странно, согласитесь?
– Не хотите, тогда извините.
– Ну, почему же, хочу! – ее глаза вновь широко раскрылись, она с интересом посмотрела на меня и выставила одну ногу вперед.
Я поцеловал. Она закатила глаза и закрыла лицо ладонями.
– Ой! – сказала тихо. – Я даже не почувствовала.
– Не почувствовали, потому что через пластырь, а губы мягкие, поэтому.
Она вздохнула и, оглянувшись по сторонам, сказала тихо, почти прошептала:
– Хочешь заглянуть мне под юбку? Я же вижу, что хочешь, – она слегка приподняла платье рукою.
– Еще выше? – спросила и загадочно посмотрела на меня.
– Нет. Не надо, – ответил я. – Слишком быстро.
– Тебе нравится медленнее? А какой взгляд стал тревожный! Ну, ладно не буду тебе мешать, – она вышла, закрыв за собой дверь.
Я тут же принялся за работу, надо было закончить портрет и вечером отдать его ей. Я видел, как она перевешивала картины в гостиной, готовя место под него. Несколько раз в течение дня Катя заходила и смотрела. Я же делал вид, что добавляю какие-то оттенки, смешивал краски, отходил, глядя издали, затем подходил, добавляя мазки, снова отходил, вытирая кисть. Пока она не ушла. На самом деле портрет был давно готов, я просто тянул до вечера, подчеркивая тем самым свою нужность и необходимость присутствия в ее доме. Мне здесь нравилось. Проходя по коридору мимо столовой и гостиной, я редко удерживался от того, чтобы не стянуть пару конфет из вазочек на столах. Внутренне я ругал себя и стыдился таких поступков, но ничего поделать не мог и, вновь проходя мимо конфетниц, голова моя сама собой поворачивалась в нужную, точнее, ненужную сторону, я замедлял шаг, оглядывался и, вздохнув, шел к своей цели, думая на ходу: «Вот бы Катя застала меня здесь с набитым ртом, с карманом, оттопыренным от конфет, что бы она сказала? И как бы мне было неудобно». Я снова вздыхал, шел в свою комнату и прятал сладости в сумку, с которой гулял по округе. Потому, что прятать было некуда. Сумка и одежда относились к личным вещам, их не проверяли горничные, все остальное чистилось, вытиралось, вытряхивалось, выносилось самым обязательным образом. А затем, приносилось и ставилось обратно, постельное белье менялось, все эти коврики, маленькие подушки на диванах и креслах и т. д. и т. п.
