– Выше нос, Итиро, – сказал я внуку. – Не стоит огорчаться. Послезавтра мы обязательно пойдем в кино, обещаю.
Я повернулся к нему и увидел, что он сидит в прежней позе, щекой на крышке фортепиано, но пальцы его бегают по крышке, словно он играет гаммы.
Я усмехнулся.
– Значит, так, Итиро: послезавтра мы с тобой идем в кино, и точка. Нельзя же, в конце концов, позволить этим женщинам нами командовать, верно? – Я снова усмехнулся. – А знаешь, что я думаю? Они просто побоялись идти! Тебе так не кажется?
Но Итиро, словно не слыша меня, продолжал барабанить пальцами по крышке пианино, и я решил, что лучше оставить его в покое.
Улыбнувшись, я тихонько вышел из комнаты и вернулся в столовую. Дочери мои сидели молча – каждая, уткнувшись в свой журнал. Я тоже сел и тяжко вздохнул, но ни та ни другая никак на мой вздох не отреагировали. Я снял одни очки, надел другие, для чтения, и хотел уже снова углубиться в газету, когда Норико тихо предложила:
– Папа, может быть, нам выпить чая?
– Спасибо, Норико, но мне сейчас что-то не хочется.
– А тебе, Сэцуко?
– Спасибо, Норико. Но и я, пожалуй, тоже не хочу.
Какое-то время мы продолжали читать в полной тишине, затем Сэцуко спросила:
– Папа, а ты пойдешь с нами завтра? Тогда у нас все-таки получился бы семейный выход.
– Я бы с удовольствием пошел, но у меня завтра есть кое-какие неотложные дела.
– Что ты хочешь этим сказать? – тут же встряла в наш разговор Норико. – Какие еще «неотложные дела»? – И, повернувшись к Сэцуко, прибавила: – Ты папу не слушай. Никаких «неотложных дел» у него нет. Ему теперь вообще нечего делать. И он будет просто бродить весь день по дому и хандрить – в своей обычной теперешней манере.
– Мне было бы очень приятно, папа, если бы и ты пошел с нами, – повторила Сэцуко.
– Мне очень жаль, – сказал я, глядя в газету, – но я, увы, не смогу. На завтра у меня есть кое-какие дела.
– Значит, ты намерен остаться дома в полном одиночестве? – уточнила Норико.
– Ну, если вы все уходите, то мне ничего другого, похоже, не остается.
Сэцуко вежливо кашлянула и сказала:
– Может быть, тогда мне тоже лучше дома остаться? Мы с папой даже еще и поговорить-то наедине толком не могли.
Норико через стол в упор уставилась на сестру:
– Тебе-то ни к чему отказываться от визита к госпоже Ватанабэ. В кои-то веки ты к нам приехала, так неужели ты хочешь все это время дома просидеть?
– Но я действительно с огромным удовольствием осталась бы дома и составила папе компанию! Мне кажется, нам с ним есть о чем поговорить.
– Ну вот, папа, видишь, что ты натворил! – возмутилась Норико и, повернувшись к сестре, прибавила: – Значит, теперь мы с Итиро остались вдвоем?
– Ничего, Норико! Итиро с огромным удовольствием проведет с тобою весь день, – с улыбкой утешила ее Сэцуко. – В данный момент ты, безусловно, его любимица.
Я обрадовался, что Сэцуко тоже хочет остаться дома: у нас с ней действительно практически не было возможности поговорить спокойно, чтобы никто не мешал. А мне, как, естественно, и любому отцу, хотелось побольше узнать о жизни своей замужней дочери, но спрашивать в открытую я не решался. В тот вечер мне и в голову не приходило, что у Сэцуко имеются какие-то свои причины, чтобы остаться дома и поговорить со мной.
Возможно, это признак надвигающейся старости, что в последнее время я частенько бесцельно брожу по комнатам, и когда Сэцуко – на второй день своего пребывания у нас – раздвинула двери гостиной, то обнаружила, что я стою посреди комнаты, погруженный в глубокую задумчивость.
