Петр Ляксеич послушал и, глядя на размеренный темп старика, почти сразу же почувствовал, что копать стало легче. Руки не забивались усталостью, дыхание выровнялось, исчезли маячащие перед глазами золотые искры.
Вскоре часть мужиков выбралась наверх, и стала отбрасывать подальше ссыпающуюся в могилу землю. Немцев уже не было видно, но их режущий ухо говор все равно доносился в глухое, наполненное запахом земли и распаренных человеческих тел пространство. Когда помахали лопатами еще минут сорок, кто-то сверху крикнул:
– Годе, Евдокимович, должны уместиться.
– Прикинь еще! – не поднимая лица от ровных стен огромной могилы, ответил дед. – Вам там сверху видней. Много с деревни хлопцив натаскали? …Гляди, чтоб только поместились. Вдругоряд копать всегда трудней.
– Много их, дед, и еще вон таскають.
– Так что? – наконец вымеряв что-то свое в яме, задрал голову старый грабарь. – Як годе, то виймайте нас тады? Кидай, Миша, штика с того краю…
Мужики подали лопаты и все, кто был снизу, хватаясь за «уши» металлических штыков, поочередно выбрались наверх.
И тут Петрухе стало плохо. Трудно было понять от чего именно: то ли от духоты, исходящей от раскалившейся на солнце земли, ведь в яме дышалось намного легче, то ли от наваленных вокруг валами мертвых человеческих тел и конечностей. Парнишка вдруг сел на край земляной насыпи и понял, что сил на то, чтобы подняться у него нет. Парнишку уложили спиной на прохладную насыпь и прикрыли собой от палящего солнца.
– Так бывает, внучок, – успокаивал его дед, попутно успевая отвечать что-то и подскочившим к ним немцам. – Полежи тутачки…
…да куда он денется? Бисовы дети! – Возмущался старик. – Вот же лежит. Воздуха нахватался, да и солнышко греет, шоб воно вже и вам кресты могильные нагрело, паскуды! Хоть бы воды глоток дали, нелюди! Не нам так хоть дитенку! Шо? Е? Де, вона Михайло? Отось…, неси швидше, хоть обмочить голову мальцу…
В лицо Петрухе плеснули водой, и будто кто камень с груди снял. Он отбросил накрывающую глаза рубаху, но дед сказал еще полежать, чтобы земля вытянула обморок.
Часть людей уже не работала, стаяла рядом. С другой стороны могилы высились кучи мертвых собак, коих бабы, взявшись за края снятых передников, еще продолжали приносить с почерневшего от огня поля.
Советских солдат складывали в яму, накрывали лица: кому сорочкой, кому портянкой, а другого-то ничего под руками не было. Позже, по команде немцев, опустили к погибшим красноармейцам и их четвероногих товарищей. Выходило так, что воевали вместе, погибли вместе и спать вечным сном теперь тоже будут бок о бок.
Документов у убитых солдат немцы брать не разрешали, но селяне, кто половчее, перед тем, как спустить в могилу, успевали вырвать из красноармейских книжек хотя бы фотографии. «Как же так? – Тихо сокрушались люди меж собой. – У каждого же есть мать, отец, братья, сестры. Они ж даже знать не будут, где их родич схоронен? А так, ежели коснется, своего-то узнают по карточке?»
Тут же, рядом с общей могилой, сбросили в кучи, снятые с мертвых сапоги и зеленые фуражки. Как только мужики засыпали погибших и набили над ними могильный холм, немцы, ничего не говоря, повернулись и дружно двинулись в сторону села.
Легедзинцы постояли еще немного, дождавшись, когда те скроются за деревьями, а после того, повздыхав немного, да пошептавшись о своей тяжкой доле, стали разбирать меж собой армейскую обувку.
