Кончик чужого хвоста вынырнул из-под стола, коснулся хвоста Мыши, и они оба отпрянули, как две столкнувшиеся змеи. Мышь разинула рот, чувствуя, что как бы она не пыталась вести себя сдержанно, сейчас с нее спадает все напускное, и она остается такая, какая есть – потерянная и абсолютно не понимающая, что происходит в этом мире.
– Ну да, – Сектант подставил руку, и его хвост послушно лег в раскрытую ладонь, – я думал, ты и так поняла. Я же тебя поэтому позвал.
– Поэтому?
Сектант взял чистую салфетку и очень тщательно вытер кончик хвоста, а тот… тот будто бы и доволен!
– А ты подумала, что это свидание? Потому глаза накрасила?
А вот это зря. Вот так неожиданно. Вот так жестоко – нельзя. Ее хвост взбрыкнулся, ударил по столу, ударил по руке и обвился вокруг шеи, лишая доступа к воздуху. Скорее, туалет, здесь должен быть, надо, надо просто…
Глаза Яна наполнились испугом.
– Эй-эй, тихо-тихо, подожди, прости, – он будто видел, что происходило с ней, но этого быть не могло. Никто не видел, – я не хотел, я просто не думал… эй, все хорошо. Ты очень… классная. Я просто сам давно ни с кем не…
– Сам? – прохрипела Мышь сквозь тяжелую отдышку. В этом слове будто было спасение, мысль о нем помогала дышать. Через раз. Дело не в ней. Дело не в ней.
– Я уже отвык от такого общения, прости, пожалуйста. Я хочу здесь находиться. Мне приятно общаться с тобой. Эй. Тшшш.
Он протянул руку, будто успокаивая зверя, и хвост очень медленно, очень-очень медленно отпустил ее, позволяя глубоко вдохнуть.
– Ага. Ну да, – она позволила себе едко, горько усмехнуться, растирая свежий порез большим пальцем, ненавидя себя за чувство, оставшееся на коже, и за то, что он видел все это. Он видел, – очень приятно. Мы даже не говорим ни о чем почти.
– Наоборот. Сегодня, с тобой, я узнал и испытал намного больше, чем за все время моего возвращения в Село.
Мышь хотела бы спросить – правда? Но это развеет приятную иллюзию, вдруг замерцавшую, как блики на стекле. Сейчас он мог бы и соврать – она не была против.
– Как ты… то есть… ну, ты понимаешь…
– Приручил? – хвост подал Яну новую салфетку, и тот снова тщательно вытер вилку прежде, чем приступить к еде, – не сразу, скажем так.
– А я бы?..
– Конечно. Я потому и понял, что нужно тебя пригласить. Увидел, как он за тобой волочится, чуть ли не пригибаться к земле заставляет…
А Мышь всегда думала, что ходит ровно, будто палку проглотила.
– Еще конфеты эти… спасибо, за них, кстати.
– Я думала, что одна такая.
Прозвучало неправильно. Прозвучало, будто она хотела бы быть особенной, но… пожалуйста? Может, он поймет?
– То, что люди о чем-то не говорят, не значит, что этого нет, – Да ладно. Боже, – то, что люди не видят дальше собственного носа, не значит, что где-то там не разливается океан.
Боже. Он понял.
Ян взялся за торт, не роняя на стол ни одной крошки и очень аккуратно промокая губы салфеткой, вытирая с них крем. Хвост двигал тарелку, поправлял скатерть, даже заправил за ухо выбившуюся прядь, он… помогал.
Ян долго не говорил, но Мышь слушала каждый звук, даже дыхание, осознав вдруг тоже что сейчас она узнает больше, много больше, чем за одиннадцать лет в Клетке.
– И то, что они говорят, что ты в порядке, не значит, что он не душит тебя по ночам и не вскрывает кожу лезвием для бумаг.
Мышь сжала ноги под столом.
– Все хорошо, – одной рукой он накрыл ее руку, на которой не осталось выцарапанного в Клетке слова… и все же, наверное, его он тоже видел. Второй рукой он накрыл ее хвост. И Мышь даже не обиделась, что после Ян этого долго-долго вытирал руки салфеткой.
