– Не о чем нам говорить. Он все сказал давным-давно. И я ответил всё, что мог. Уехал. Даже живу не здесь – и слава Богу.
– Он твой дядя, Ян. Нельзя отворачиваться от семьи. Семья – это важно.
– Мы не семья.
– Он сказал, что это поможет.
– Даже он может ошибаться.
Они обменивались репликами, больше похожими на парирование шпагами, а Мышь молчала, понятия не имея, что делать. Она смотрела на Яна, который раскачивался, нервно отталкиваясь от земли, смотрела на его хвост, который обвился вокруг качельной цепи, и понимала – Ян не сможет встать. Даже если очень захочет. Он лучше упадет лицом в грязь, навернется с качелей, утонет в этой пародии на песочницу, но с места не сдвинется… без ущерба себе. Или им. Или хвосту.
– Не получится просить прощения, если не чувствуешь его в сердце, Лен. У Цыгана спроси, он тебе расскажет и про кхаму и про нирвану…
Он смолк и сосредоточился на качелях. Соперница посмотрела на Мышь, та мотнула головой. Она-то не видела проблемы в том, чтобы просто уйти. Так будет легче всем, особенно Яну. Зачем мучать его? Кто сказал, что он кому-то что-то должен? Ян взрослый мальчик. Сам может выбрать. Разве не в этом суть?
– Качели грязные, наверное, – сказала Соперница.
– Я пакет постелил, – он смотрел перед собой, и Мышь, кажется, даже знала, о чем он думает и с кем сейчас ведет диалог… а псинка продолжала жаться к качелям, будто давно ни к чему не жалась. И в любой момент могла дернуться и попасть Яну под ногу.
– Надо отвести ее домой, – сказала Мышь. Она оба посмотрели на нее, – если Ян не пойдет разговаривать, собаку хотя бы вернуть надо.
Они продолжали смотреть.
– Да ладно вам. Она же маленькая. Пусть и злюка.
– Она старая и ненавидящая мир, – ответил Ян, – ей уже лет пятнадцать. Помирать скоро.
– Не на улице же, – парировала Мышь, – Меня ты тоже на улице встретил, вообще-то. Но не бросил.
Ян опустил глаза, взглянул на это жалкое существо, вздохнул, отвернулся. Но Мышь не сомневалась: ей бы не мог понравиться человек, способный вот так бросить живое существо.
– Пошли, – вздохнул Ян и спрыгнул с качелей, – заведу шавку и всё. Придурку давно пора заколотить в заборе дыру. Рр.
Он стащил с сидушки пакет, тщательно скатал его двумя пальцами и выбросил в помойку. Поцокал собачке, и та радостно бросилась за ним, виляя облезлым хвостом. Девушки двинулись следом, держась на расстоянии. Обе понимали: сейчас лучше не лезть. У Яна достаточно собеседников.
– Он тебя вообще кормит? Сволочь. А сама? Хоть бы за ногу тяпнула, отвали, не лезь…
Дом дяди действительно оказался недалеко. Они остановились перед железным забором, настолько ржавым, что казался коричневым, хотя Мышь видела пробивающиеся участки зеленой краски. У самого входа Нурька припала к земле животом и заскулила.
– Я тоже не хочу, – сказал Ян. Псинка заскулила громче, – давай, иди. Он твой хозяин, в конце концов.
– Может, взять ее на ручки? – предложила Мышь.
– И подцепить заразу? Кто-нибудь, суньте руку через забор, там засов внутри.
Когда они ступили на заросшую территорию, Мышь последовала-таки примеру Яна – поджала руки брезгливо, стараясь избегать любых предметов окружения и жалея, что не умеет левитировать. Она не была помешана на чистоте, но в подобных местах даже ощущала себя чистоплюйкой, невольно задаваясь вопросом: «как можно так жить?»
Нурька тут же присела у высокого стебля, торчащего между вывороченных камней разваленной тропинки.
