Иногда, очень редко, в доме появлялись новые жильцы. Они тут же становились объектом пристального внимания. В первую очередь бабушек, сидящих на лавочках. Именно они решали: новоселы – наши или чужие. Их вердикт мог быть суров, но он никем не оспаривался. Давид помнил себя в этом дворе и маленьким мальчиком, боявшимся строгого дворника – дядю Филиппа, и подростком, игравшим с друзьями в футбол и хоккей, и уже юношей, торопливо пробегавшим мимо вечных старушек, чтобы они не учуяли исходящий от него запах сигарет или спиртного. Господи, сколько лет прошло, а этот двор стоит перед ним, как будто он только вчера навсегда покинул его.
Да разве только двор! Давид вдруг ощутил почти физическую потребность пройтись по знакомым улицам и переулкам, заглянуть в парк своего детства, полюбоваться скверами, ажурной стеной окружавшими его дом. В глубине души он понимал, да что там говорить, он знал, что нынче все это не так. Что понастроены новые громадные здания из стекла и бетона, что вырублены вековые деревья, что вместо старых тенистых переулков, проезжая часть которых была вымощена булыжником, проложены проспекты, как будто перечеркнувшие ту, его, Москву, – все равно он понимал, что если он не увидит эти места, не поживет в них хотя бы несколько лет, в его жизни, перед смертью, будет огромная Черная дыра.
На следующий день рано, часов в девять, позвонила Белла.
– Папа, я хотела бы к тебе заехать. Ты когда будешь дома?
– Ты бы лучше спросила, когда я выхожу из дома.
– Так, я все поняла. Заеду часов в шесть.
Как настоящая израильтянка, Белла опоздала часа на полтора. Но, собственно говоря, Давид и не ждал ее к шести. К этому времени он соорудил свой нехитрый холостяцкий ужин: нарезал салат из помидоров и огурцов, полил маслом канола и щедро посыпал красным перцем. Бросил на разогретую сковородку толстую свиную отбивную, добавил чеснок, репчатый лук и очень скоро уложил на тарелку вожделенный кусок мяса. Налил себе неизменную рюмку водки и начал свою трапезу. Он еще не успел закончить ее, как в дверь позвонили.
– Белла, привет, кушать будешь?
– Нет. Хотя твой ужин выглядит довольно аппетитно.
Давид быстро, но не жадно докончил лежащее на тарелке и принялся мыть посуду, отрицательным движением плеча и головы отвергнув Беллину помощь. Та критически покосилась на звякнувшую в раковине рюмку и усмехнулась, но ничего не сказала. Закрыв кран, Давид снял с себя Маринин фартук и вытер руки.
– А помнишь, как мама как-то уехала на неделю в командировку, и мы с тобой всю неделю питались только цыплятами табака и овощами.
– Да, пап, и тогда ты тоже не забывал про свои сто грамм.
– Да ладно, я же покупал тебе «Боржоми».
– Это точно. Но я пока сделаю себе кофе.
– Давай…
Налив кофе, Белла уселась с чашкой на диван, уютно забравшись на него с ногами, и пристально взглянула на отца. Давид выдержал этот взгляд и спросил с едва уловимой усмешкой:
– Ну, давай, Великий Инквизитор.
– Что это за глупость, которую мы услышали от тебя вчера?
– Во-первых, это не глупость. Во-вторых, я принял это решение не впопыхах, а после долгих раздумий. В-третьих…
– Оставь, – как всегда бесцеремонно перебила отца Белла, – что случилось?
– Да ничего не случилось. Хотя, если уж ты решила устроить мне этот маленький допрос, то должна хотя бы научиться выслушать ответы. По возможности, не перебивая.
– Я постараюсь помолчать, но ты же понимаешь, меня сейчас распирает!
