– Я поняла это по твоим стихам.
– Она не должна была этого делать, она… Она погубила себя так же, как этот цветок.
Его пальцы с силой сжали тигровую лилию и, измяв её, оторвали от стебля. Он выбежал из оранжереи.
– Бертран! Не убегай!
Я бросилась за ним.
Наверняка Бертран заплакал бы, если бы общество прощало слёзы сильному полу, но оно не прощает, и их приходится сдерживать. Бертран не являлся исключением. Ему хотелось бы вылить свои чувства, но он не мог при мне. Я нашла его возле пруда. Бертран сидел в траве, грыз травинку и смотрел вдаль на отражавшееся в волнах Солнце. Оно что-то говорило ему, и возможно, Бертран понимал этот необыкновенный язык природы. Я присела рядом с ним, и мы долго молча смотрели на яркие блики, блуждающие по волнам.
– Ты пишешь замечательные стихи, – наконец сказала я, прервав наше молчание.
– Но их никогда не услышит Сеси. Я писал для неё.
– Услышит. Ты можешь написать ей письмо в монастырь Св. мученика Августина.
– Письмо? Я об этом не подумал, Лили. Но я слышал, если монахиня даёт строгий обет, ей не разрешают общаться с внешним миром.
– Я уверена, моя сестра не давала никаких обетов, ведь в любом монастыре существует испытательный срок.
– Если она не выдержит этот срок, то, возможно, она вернётся обратно?
Зелёные глаза Бертрана выразили надежду, мне не хотелось разочаровывать его. Что-то внутри меня подсказывало мне, что он ошибался, но я промолчала.
– Пожалуйста, почитай свои стихи, – попросила я.
– Ты действительно этого хочешь?
– Да, очень хочу.
Он вручил мне серую тетрадь и сказал:
– Держи. Возвратишь, когда прочтёшь.
Мимо нас пролетела стрекоза, играя своими прозрачными крыльями, я проследила за её полётом. Бертран всё ещё жевал соломинку, затем вдруг выплюнул её, посмотрел в небо, где появились белые облака.
– Что ты там увидел?
– Знаешь, Сесилия похожа на эти облака.
Я пожала плечами:
– Возможно, ты прав.
– Как ты думаешь, Лили, это смерть господина Бовье подтолкнула её уйти в монастырь?
– Скорее всего, да, – сказала я.
Бертран достал из кармана своего пиджака лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его. Это был портрет Сесилии в соломенной шляпке среди ромашкового поля. Я узнала непосредственную улыбку с ямочками на розовых щеках, смотрящие вдаль, несколько задумчивые карие глаза, окружённые густыми зарослями ресниц.
– Здорово! Это ты сам нарисовал? – спросила я, наблюдая за реакцией Бертрана.
Он кивнул.
– Тебе правда нравится?
– Правда.
– Если ты её увидишь, передай ей.
– А ты?
– Вряд ли меня допустят в женский монастырь.
Я заглянула в его ребяческие зелёные глаза.
– Ты надеешься вернуть её?
– Если она не вернётся, то я тоже уйду в монастырь.
– А как же твоя матушка и младшие сёстры? Ведь ты – единственный человек, который может принести им счастье и поддержку в будущем.
Бертран выдавил из себя улыбку:
– Они смогут позаботиться о себе, Лили. Я поддержу их в трудную минуту.
Там, за лужайкой сгущались тучи для очередного проливного дождя, а здесь всё ещё светило Солнце….
…
…В комнате Сесилии тихо, спокойно, мирно тикают часы. На столе в красивой рамке стоит фотография моей сестры в белом платье с букетом роз. Она улыбается, и длинные тени от ресниц падают ей на щёки. Здесь же на столе я нашла томик Библии, заложенный на одной странице. Я прочла:
«И не бойтесь убивающих тело,
Души же не могущих убить;
А бойтесь более того,
Кто может и душу, и тело
