«Рыбак всегда находит то, что ищет».
До сих пор моим планом было не иметь никакого плана, потому что Рыбак способен разгадать любой логичный план, какой бы я ни придумал. Единственным моим шансом была непредсказуемость. Нужно было стать настолько нелогичным, чтобы даже самому не знать, каким будет мой следующий шаг. Но позже следовало что-то придумать. Если вообще будет какое-нибудь «позже».
– Часы, – выпалил Кнут. – Разгадка – часы.
Я кивнул. Это был лишь вопрос времени.
– А теперь можешь прострелить мне голову, Ульф.
– Хорошо.
– Давай стреляй!
– Зачем?
– Чтобы не ждать. Нет ничего хуже, чем пуля, которая неизвестно когда прилетит.
– Пуф!
– Тебя дразнили в школе, Ульф?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Ты странно говоришь.
– Там, где я вырос, все так говорят.
– Ой. И что, всех дразнили?
Я не мог не рассмеяться:
– Ладно, меня изредка дразнили. Когда мне было десять лет, умерли мои родители и я переехал из бедной восточной части города в богатую западную, к моему дедушке Бассе. Другие дети дразнили меня Оливером Твистом и придурком с восточной помойки.
– Но ты не такой.
– Спасибо.
– Ты с южной помойки! – Он рассмеялся. – Это была шутка! Теперь с тебя три шутки.
– Хотел бы я знать, откуда ты их берешь, Кнут.
Он прищурил один глаз и посмотрел на меня:
– А можно я понесу ружье?
– Нет.
– Оно же папино.
– Я сказал, нет.
Он застонал и на несколько секунд безвольно свесил голову и руки, но потом снова выпрямился. Мы продолжали брести. Кнут что-то тихо напевал. Не могу утверждать с уверенностью, но его мелодия была похожа на псалом. Мне захотелось спросить, как зовут его мать: будет нелишним знать ее имя, когда я вернусь в деревню, если, например, забуду, где находится ее дом. Однако по какой-то причине я ничего не спросил.
– Вот и хижина, – сказал Кнут, махнув рукой.
Я достал бинокль и сфокусировал – на Б-8 надо фокусировать каждый окуляр отдельно. За облаком пляшущей мошкары виднелось нечто напоминавшее скорее маленький дровник, чем хижину. Без окон, насколько я мог разглядеть; просто череда некрашеных серых высохших досок вокруг тонкой черной печной трубы.
Мы шли дальше, и я думал о своем, когда мой глаз заметил движение. Двигалось что-то гораздо большее по размерам, чем комар. Это «что-то» внезапно нарушило монотонность пейзажа метрах в ста от нас. Мне показалось, что сердце на секунду остановилось. Когда животное с огромными рогами понеслось по вереску, раздалось удивительное цоканье.
– Самец, – уверенно произнес Кнут.
Мое сердцебиение постепенно замедлялось.
– А откуда ты знаешь, что… э-э-э, именно самец?
Он снова окинул меня удивленным взглядом.
– В Осло не так много оленей, – пояснил я.
– Не самка. Потому что у самцов большие рога. Смотри, вон он чешется.
Олень остановился в зарослях позади хижины и стал тереться рогами о ствол березы.
– Отковыривает кору, чтобы ее съесть?
Кнут рассмеялся:
– Олени питаются ягелем.
Ну конечно, ягель. Мы проходили в школе, что ягель – это такой мох, который растет здесь, неподалеку от Северного полюса. Что йойк – это традиционное саамское горловое пение, что лавво – это жилище, похожее на индейский вигвам, и что расстояние от Осло до Финнмарка больше, чем до Лондона и Парижа. И мы проходили еще одно правило, при помощи которого можно запомнить названия фьордов, но это правило никто не запомнил. Во всяком случае, я, умудрившийся отучиться пятнадцать лет, и два из них даже в университете, хватая материал только по верхам.
