По ночам, когда все засыпали, он выходил из юрты и долго смотрел на звёзды. Где-то там, в вышине, среди этих вечных огней, теперь жили души его любимых – жены, подарившей ему новую жизнь, и дочери, чей смех был подобен песне горного ручья. И только ветер, летящий с вершин, был свидетелем того, как по суровому лицу старого бия катились слёзы – горькие, как полынь, солёные, как воды древнего моря.
А днём он старался держаться ради сына, ради памяти тех, кого потерял. Ведь Жылкыайдар, этот мальчик с глазами мудреца, теперь остался единственным живым напоминанием о тех счастливых днях, когда их юрта звенела от детского смеха, а любовь Айжаркын освещала их жизнь, подобно яркой звезде в ночном небе.
Жылкыайдар, хоть и был ещё мальчиком, переживал утрату с той глубиной, что свойственна древней душе, заключённой в юном теле. Горе его было тихим, как снегопад в горах, но глубоким, как само священное море Иссык-Куль. Он не кричал, не рвал на себе одежды, не проклинал судьбу, как это делают взрослые. Его боль была иной – молчаливой и глубокой, как темные воды горного озера.
Снова и снова в утренние часы, когда первые лучи солнца окрашивали снежные вершины в утреннюю медь, Жылкыайдар уходил к берегу Иссык-Куля. Его манило к своему особому месту – там, где прибрежные камни, отполированные волнами до блеска, образовывали небольшой выступ над водой. Здесь он мог сидеть часами, обхватив колени руками, глядя на бесконечную синеву воды и неба, сливающихся на горизонте.
Волны, набегающие на берег, словно рассказывали ему истории – истории о матери, чьи нежные руки были подобны прохладному ветру в жаркий день, чей голос звучал мелодичнее горного ручья, чья любовь была безграничной, как воды этого древнего моря. Он вспоминал, как она расчёсывала его волосы по утрам, как пела древние колыбельные по вечерам, как учила различать следы зверей на горных тропах и читать знаки природы.
А когда ветер приносил с гор запах альпийских цветов, в памяти Жылкыайдара оживал звонкий смех Топчу – его маленькой сестры, что была похожа на горную косулю. Он словно наяву видел, как она бежит по зелёному склону, как её косички развеваются на ветру, как она оборачивается и зовёт его продолжить их вечную игру в барса и косулю. Теперь эта игра навсегда осталась в том времени, куда нет возврата, как нет возврата водам реки, утекающим в море.
Иногда он разговаривал с Иссык-Кулем, поверяя древнему морю свои самые сокровенные мысли. Волны, набегающие на берег, казалось, отвечали ему – то ласково, как мать, то звонко, как смех сестры. В такие моменты ему чудилось, что души его родных не ушли далеко – они здесь, рядом, в шелесте волн, в дыхании ветра, в криках чаек над водой.
Старики, видя мальчика на берегу, качали головами и говорили, что в нём живёт душа древнего сказителя – только такой человек может часами сидеть у воды, слушая голоса природы и разговаривая с духами предков. А может быть, добавляли они шёпотом, в нём проснулась кровь его матери – той удивительной женщины, что принесла в их род новую силу и мудрость.
Бирназар бий, наблюдая издали за сыном, узнавал в его одинокой фигурке на берегу своё собственное горе. Но в то же время он видел в этом мальчике, так по-взрослому переживающем утрату, продолжение себя, своего рода, всего народа. Ведь только тот, кто умеет так глубоко чувствовать, сможет стать настоящим человеком, достойным памяти предков.
