Присяжный поверенный Андреевский не зря называл адвокатов «говорящими писателями», а защиту в суде – «литературой на ходу». Еще в 1891 году он опубликовал сборник своих защитительных речей, который выдержал до революции пять изданий. Книга пользовалась исключительным успехом у широкого круга читателей, но Сергей Аркадьевич прославился еще и как поэт, писатель и литературный критик. Первый его поэтический сборник, включавший в себя три поэмы, стихотворения и авторские переводы с французского, вышел из печати в 1886 году, а спустя двенадцать лет был переиздан. В печати постоянно появлялись критические статьи, эссе и этюды Андреевского о таких писателях и поэтах, как Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Тургенев, Достоевский, Гаршин…
Среди тех, кто когда-либо состоял в адвокатском сословии, непременно следовало бы упомянуть присяжного поверенного Виктора Павловича Гаевского – председателя Общества для пособий для нужд литераторов и ученых, директора Русского музыкального общества, возглавлявшего комиссию похорон Тургенева. И присяжного поверенного Михаила Филипповича Волькенштейна, издателя журнала «Новое слово», друга Чехова и Шаляпина. Или Александра Александровича Ольхина, автора песенного варианта «Дубинушки», и Николая Николаевича Вентцеля, блестящего литератора, публициста и драматурга, а также многих и многих других.
И уж никак нельзя было бы оставить без внимания такую заметную и значительную фигуру в истории русской культуры, как Дмитрий Александрович Ровинский, один из главных разработчиков судебной реформы. Помимо вклада в отечественную юриспруденцию, он стал известен в Российской империи и за ее пределами в качестве историка искусства, составителя справочников по русским портретам и гравюре, автора нескольких совершенно уникальных изданий, почетного члена Академии наук и Академии художеств…
Карабчевский опять перевел взгляд на книжную полку:
– Павел Николаевич, вы ведь, разумеется, слышали, что знаменитый Леонид Андреев тоже некогда был у нас помощником присяжного поверенного?
– Да, я знаю… – кивнул Переверзев, но в этот момент деревенскую избу, в которой они находились, тряхнуло два раза подряд – да так сильно, что за перегородкой упала и расколотилась какая-то посуда. – Не обращайте внимания, Николай Платонович. Там денщик, он сейчас все уберет.
– Отчего ж так германец хозяйничает? – стараясь выглядеть по возможности невозмутимым, спросил Карабчевский. – И почему же не отвечают им наши артиллеристы?
– Сегодня наши отвечать не станут, – покачал головой Переверзев и улыбнулся. – Надо же хоть пристыдить неприятеля нашим Рождеством… Вообще же они обстреливают по ночам, главным образом дороги, ведущие с тыла к позициям, так как знают, что по ночам подвозят и снаряды, и всякое нужное добро. Но такая стрельба большой беды натворить не может: будет убитых или раненых пять-шесть за неделю – либо людей, либо лошадей, а то и тех и других.
Павел Николаевич с видимым удовольствием закурил папиросу:
– Тут привыкаешь к подобного рода спорту. При отступлениях, бывало, мы за собой уже говор немецкий слышали, а ничего, нагруженные ранеными, ехали себе да ехали…
На удалении, где-то в лесу, разорвался еще один артиллерийский снаряд, и в наступившей вслед за этим тишине стало слышно вдруг изумительно чистое пение неподражаемого Леонида Собинова, исполнявшего свою знаменитую арию. Это гости из Петрограда, молодежь Передового Санитарного отряда, офицеры и сестры милосердия, которые устраивали нынче прощальную вечеринку в соседней избе, все-таки завели граммофон и решили опробовать новые записи.
