И вот – свобода - страница 29

– А семья?

Андре пожал плечами. Люси настаивала:

– Если они имеют право на работу и на родину, они ведь имеют право и на семью тоже, да?

– Ну конечно, – резко ответил Андре, разговор начал ему надоедать. Служанка ждала во дворе, ожидая, когда они закончат.

– А почему тогда Тибаи живет с нами?

– Что?

– Ну да, почему она не со своей собственной семьей?

Мона не смогла удержать ироничный смешок. Логика Люси была так прозрачна, так безупречна, что она удивилась, что ей самой в голову не приходил этот вопрос.

Малышка простодушно рассмеялась вместе с ней. Андре оцепенел. Его глаза цвета маренго зловеще потемнели, предвещая бурю. На висках набухли вены, забились, как угри.

Люси не понимала, что затронула запретную тему. Она просто задавала наивные, детские вопросы. Тибаи – это что-то вроде рабыни? Нет, с рабством покончено, слава богу. Мона схватила новый сухарик, намазала его вареньем.

Он принялся цитировать Морраса, глаза его светились опасным огнем, дух кумира словно вселился в него. Рабство представляло собой очевидную опасность! И серьезную опасность! Оно увеличивало риск скрещивания рас, рождения метисов.

– Ты имеешь в виду изнасилования? – усмехнулась Мона.

Он нахмурил брови.

– Изнасилование рабынь было экономической мерой!

Гримаса исказила ее губы. Она впилась зубами в сухарик.

– А знаешь почему? Потому что это позволяло увеличить количество дешевой рабочей силы!

Эта мера, тем не менее, была идеологически не выдержана: увеличивая количество метисов, рабовладельцы совершали серьезную ошибку, отступая от принципа расовой чистоты. Тибаи засунула голову в дверь, проверяя, не нужно ли им чего-нибудь. Андре ее не заметил. Кофе остыл, он проглотил его одним глотком. Люси должна уяснить, что есть градация между расами. Вьеты не так уродливы и не так глупы, как черные. Но белые всегда будут гораздо выше, чем желтокожие.

– Ну все, довольно, хватит болтать! – Он встал из-за стола, вновь бодрый и жизнерадостный. – Я должен работать, чтобы прокормить свое маленькое семейство… – Чмокнул в щеку Люси, чмокнул в щеку Мону. – Не забывайте! У метисов может быть светлая кожа, но они никогда не станут белыми! – И захлопнул за собой дверь.

Люси доедала завтрак. Мона чувствовала себя опустошенной, измученной, усталой.

– Мам? А почему цветные люди тоже не могут быть белыми? – В школе ей объяснили, что белый – это такой цвет: трехцветный флаг состоял из голубого, белого и красного.

Сидя над чашкой чая, Мона шепнула ей, что не стоит ломать голову над всеми этими вопросами. Девочка возмутилась:

– Но ведь я уже большая!

Мать грустно улыбнулась:

– Это-то меня и беспокоит.

У меня ничего не получается. Слишком много бессонных ночей, слишком много воспоминаний, слишком много сомнений. Утрата Эвелин тащит за собой слишком много утрат, весь мир превращается в сплошную утрату, погружается в хаос. Я вновь углубляюсь в нашу переписку по имейлу и зависаю в ней часами. Ее энтузиазм вел меня; без нее я боюсь сделать хоть и книгу, да не ту, не о том. Я на той стадии работы, когда идеи теснятся в голове, горло перехватывает, дыхание обрывается. Я небеспристрастна. Ни один редактор не беспристрастен; об авторах даже не говорим. И когда я пытаюсь описать Эвелин, ее судьбу, ее необыкновенную мать, моя собственная недолгая жизнь неизбежно встает передо мною.

Моя мать – жительница острова Маврикий, натурализованная француженка. Я – француженка, натурализованная гражданка Маврикия. У нее – креольская смуглая кожа, усыпанная маленькими веснушками, черные волосы. У меня гораздо более светлая кожа – как у отца, родившегося на берегах Луары. У нас одна кровь, но разный цвет кожи. Часто случается, что нам не верят: «Не может быть, что это ваша дочь». Жестокость этих слов доходит не сразу.